Кровавые скалы
Шрифт:
— Где воин по имени Кристиан Гарди?
— Захвачен корсарами в качестве трофея, Мустафа-паша.
— Верните его. Этот мерзкий червь познает все известные нам пытки.
— Он, возможно, уже мертв, Мустафа-паша.
— Мы все равно оскверним тело, и вид его заставит неверных дрогнуть.
— Есть выжившие. Они здесь и ждут своей участи.
— Покажите.
Перед командующим возникла жалкая горстка полумертвых людей, едва разумевших ужас своего положения. Сдавшись раньше на предложенных условиях, они могли бы заслужить снисхождение, сохранить жизнь и были бы сосланы в рабство на галеры. Но не теперь. Они сопротивлялись до самого конца, погубили тысячи воинов, нарушили все положения кодекса чести. И за это они умрут. Мустафа-паша был преисполнен замыслов.
Он подошел ближе, обнажив саблю, и приставил ее к горлу распростертого раненого рыцаря. Неверный не шелохнулся и не сжался от страха.
— Твое имя?
— Шевалье Алессандро Сан-Джорджио.
— Сан-Джорджио? Похоже, твои святые покинули тебя.
— Сомневаюсь. Взгляни повнимательней на эти руины.
— Возможно, это и руины, но только они укрыты вашими трупами.
— Как и вашими. Вы послали против нас своих лучших воинов. Теперь они покоятся во рву, погребенные под нашими стенами, сожженные нашим огнем. Разве это победа?
— Но меч в моей руке.
— Я же в руках Создателя, к которому отправлюсь. Вы наследуете бесплодную пустошь, а я — чертоги вечной жизни.
— Когда это произойдет, решать мне.
— Ты полагаешь, что я, убивший столь многих, столь часто смотревший в глаза смерти, испугаюсь твоего клинка?
— Тебе известно, кто я?
— Язычник.
Среди турецких командиров раздался возглас удивления, и все они задрожали от нетерпения. Уголки глаз главнокомандующего задрожали.
— Я Мустафа-паша, предводитель Османской армии. Я заставлю тебя повиноваться, неверный.
— Ты меня не тронешь.
— Храбрый глупец. Я разукрашу тебя так, как тебе и не снилось.
— Самые страшные пытки не тревожат меня. Вам никогда не захватить другие форты, не вырвать сердце нашего ордена.
— Я завладею ими так же, как и твоим сердцем.
Борьба была недолгой, но омерзительной. Мустафа-паша не стал отдавать приказаний. Одним ловким ударом он рассек тело рыцаря и, просунув руку в рану, извлек наружу теплое, еще бьющееся сердце. Настал колдовской момент — кульминация неограниченной власти.
— Где теперь твоя радость, рыцарь? — Сжимая в руке сочащийся кровью орган, Мустафа-паша обернулся к своим помощникам: — Я вырву сердце у каждого, кто станет сомневаться или явит жалость.
— Мы исполним любой приказ, Мустафа-паша.
— Вселите еще больший ужас в души упрямых христиан. Принесите дерево и гвозди. Защитники Биргу должны познать цену своей безрассудной стойкости.
Позади турецкие солдаты гоняли ногами отрубленную голову и топили в чане с водой оставшегося капеллана. Им разрешили передохнуть и развлечься. Мустафа-паша повел свою клику к земляному валу, откуда открывался вид на Большую гавань, и, взойдя по ступеням, взглянул на прекрасную цель своих стремлений. Сегодня Биргу и бастион Сент-Анджело в последний раз казались столь девственными и неприступными. Он сотрет их с лица земли и, возвышаясь подобно Рамзесу, будет смотреть, как власть проклятого ордена растает в море.
Неподалеку, как и было приказано, на частокол из копий насаживали головы командиров форта. Их лица были обращены к собратьям на противоположном берегу, словно преисполненные мужества и единой стойкости. Суббота, 23 июня 1565 года — сегодня пал Сент-Эльмо. Мустафа-паша кивнул в знак одобрения. В войне жестокие поступки говорят красноречивее слов.
Из покоренного форта прибыл запыхавшийся гонец. Он стоял перед возлежащей фигурой Драгута, опасаясь приближаться и не решаясь заговорить. Даже в предсмертной агонии Меч Ислама внушал трепет. Где-то вдали в честь победы палили турецкие пушки. Здесь же не было ни радостных возгласов, ни прочих звуков, кроме тяжелого, отрывистого дыхания умирающего старика.
— Я принес вести, Драгут-реис.
Восково-серое лицо покоилось в молчании.
— Мустафа-паша приказывает мне сообщить, что Сент-Эльмо взят, над фортом реют наши стяги.
Посланец помедлил. Должно быть, ему померещилось, или в столь важную минуту разыгралось воображение, однако вестнику показалось, что корсар подал знак.
Приободрившись, он продолжил:
— Мустафа-паша будет вечно благодарен тебе за советы и наставничество, Драгут-реис. Имя твое будет почитаемо, и ты будешь назван великим слугой единого Бога и истинной веры. Слава Аллаху!
Над шелковыми покровами чуть приподнялась рука, а рот затрясся, словно силясь произнести ответ. Убывающая энергия истекла так же быстро, как и возникла. Встревоженный гонец попятился. Он исполнил приказ: вошел в этот благоухающий шатер, ставший склепом, и доставил весть о победе. Всегда прискорбно наблюдать низложенное величие, легенду, ставшую ничтожной. Плачевно. Даже слуги и рабы покинули Драгута, избрав общество живых.
Почтительно кланяясь, посланник удалился. Драгут продолжал тяжело дышать, вновь оставшись в одиночестве. Он стал еще одной боевой потерей и покоился в растянувшемся на равнине шатровом лагере, который неумолимо наполнялся жертвами битв и болезней. На сей раз в празднованиях не примут участие многие.
— Могучий Драгут. Может ли это быть тот самый великий корсар, правитель Триполи?
Низко склонившись, скрываясь в тени и прижимаясь к стене, в одеждах османского солдата стояла Мария. Она тихо говорила на итальянском наречии:
— Уничтожитель всего доброго сам уничтожен. Некоторые сочли бы это справедливым. Я бы назвала запоздалой расплатой, — Марии было что сказать, и, за неимением кинжала, она решила ранить врага словом. — Мне самой стоит убить тебя, Драгут-реис… За все те времена, когда ты нападал на наши острова и угонял в рабство мужчин, женщин и детей. За тот страх, что ты посеял среди жителей Средиземноморья, и страдания, что выпали на долю защитников Сент-Эльмо.
Она слышала доносившийся из покоренного форта шум ликовавшей турецкой армии, который, казалось, подсказывал ей нужные слова и пробуждал яростный гнев.
— Обычай благопристойных христиан учит прощать. Но я не могу простить тебе смерть моего Кристиана. Он избежал ужасов Пиратского берега, но они настигли его здесь — твои пираты, пушки, твои османские союзники, что свели его в могилу.
Осторожно и решительно Мария приблизилась к Драгуту и стала шептать ему на ухо, чтобы он не забыл ее слов и хорошо все расслышал сквозь болезненную дрему.