Кровавый пир. За чьи грехи?
Шрифт:
— Едем!
Они поскакали. Скакали они уже часа три, как вдруг Василий осадил коня.
— Гляди, за нами! — сказал он.
Все обернулись. С левой руки на них мчались казаки врассыпную.
— Бери вправо! — приказал Василий. Они поскакали, но с правой руки перед ними вдруг выскочили из-за холма тоже казаки.
Впереди, немного левее, чернел лесок.
— Туда гони! — сказал Василий. — Скорей! — он ухватил Наташиного коня под уздцы и погнал, но казаки окружили их кольцом и стягивались.
— Придется рубиться! — сказал
— Бейтесь вы, я ускачу с нею! — сказал Василий на всем скаку.
— Ин! Спасайся! — согласился Кривой. Казаки приближались. Тупорыл кинулся на одного и тотчас покатился с коня на землю.
Ловко наброшенный аркан стянул ему руки и сбросил с седла.
Василий скакал не оглядываясь. Перед ним никого не было, но сзади он слышал за собою погоню.
"Сам умру и ее урежу", — решил он, вынимая нож. Наташа ничего не видела, бешеная скачка на время помутила ее ум. Василий обхватил ее, сдернул с седла и занес над нею нож, но петля вдруг обвилась вокруг его шеи и сдернула с коня.
Он упал и потерял сознание.
Когда он очнулся, его, скрученного, поднимали казаки и сажали на коня.
Брезжило утро. Василий оглянулся. Верхом на конях, со скрученными за спину руками, с ногами, привязанными к стременам, сидели его товарищи; вокруг суетилось человек двадцать казаков и какой-то чернобородый великан в одежде стремянного.
— Вот так здорово! — сказал он, когда прикрутили Василия. — Теперь все по насестам! Едем, братцы! Чай, князь уж и встречу им заготовил!..
Отряд двинулся скорой рысью. Часов через семь показался город. Перед ним, за надолбами, словно лес стояли виселицы. На длинной перекладине, скорчившись, висело по два, по три трупа. Вороны и коршуны стаями кружились над ними и покрывали виселицы черной каймою.
Между виселицами то тут, то там торчали колья и на них сидели казненные воры. Одни еще мучились в агонии, другие уже успели испортиться и наполняли воздух невыразимым зловонием.
— Ну, атаман, — сказал Василию с усмешкою Дышло, — полюбуйся-ка нашею рощицей: и тебе в ней отдыхать придется!
Василий даже не повернул к нему голову.
III
Пленников привезли к воеводскому двору. Навстречу отряду выбежали стрельцы и тотчас стали ссаживать с коней преступников и бросать их в тюрьмы. Это были низкие землянки, чуть видные от земли, с узкой дверью, с крошечными оконцами вверху.
Василия втолкнули в одну тюрьму, заковав по рукам и ногам в кандалы. Он сел в углу на землю и огляделся. В тюрьме сидело, кроме него, человек двенадцать. На некоторых были надеты стулы, доска на шею, в которую были продеты и руки. Василий узнал некоторых казаков.
— Атаман, — заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:
— Где ухватили?
Василий промолчал.
— Вот собака, — сказал спросивший, — и тут гордится!
Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:
— Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! — но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.
Невзлюбила его судьба-мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после… Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.
— Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!
— Спой песню, атаман!
Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.
— Чего своих-то душишь, лиходей! — набросились на него. — Не видишь, пытаный!
— Ой-ой-ой! — стонал придушенный.
— А вы не докучайте! — смуро сказал Василий.
— Я вот покажу ему, псу, — проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.
— Здорово! — заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.
— Что-то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!
— Ты их железами по башке, атаман!
Детина поднялся с пола.
— Я на тебя не сердит, атаман, — сказал он, — больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.
— Не лезь! — сказал Василий. — Я сижу смирно!
— И то! Дайте ему оправиться!
Василия оставили и занялись своими разговорами.
Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.
Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.
На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.
— Чуксанов! — воскликнул временный воевода. — Вишь, какого осетра сымали! — сказал он злорадно. — Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!
Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.
Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.
— Что ответ держать, — сказал он, — кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.
— Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?
— Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак…
Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:
— Не бреши на упокойника!