Кровавый закон
Шрифт:
— Да ты просто не знаешь, кого Ринслер побил, вот и все! — Макс буквально светился от счастья: как же, из первых уст все узнал.
— Да, не знаю…
— Ну вот! Говорят, это тот еще козел! Вообще тут в свое время вверх дном все перелопатил, да еще и друга своего бросил, ну не сволочь ли, а? Да, Кнутик?
Кнутик согласно зашипел.
— Он такая же сволочь, как и ваш Ринслер, — фыркнула Олиф, и тут же услышала, как Макс удивленно ахнул.
— Совсем больная? Как ты можешь такое говорить?!
Девушка перевела
— Я имела в виду, что ты прав. Хорошо, что Лекса избили. Так ему и надо.
Вид у нее стал еще более пришибленный, чем был, и Макс, чтобы ненароком не нарваться на женские слезы, быстренько сбежал под предлогом срочных дел.
Олиф вздохнула, и принялась смачивать тряпку в спирте. Кнутику же нужен был обязательный уход двадцать четыре часа в сутки, чтобы, не дай Берегини, бедняжка не загнулся. Тьфу, лучше б с пленниками тут так обращались!
Гадкий змей снова решил поиграть в молчанки: узнал все, что ему нужно, и сделал вид, что его тут нет. Интересно сколько ему лет? Как давно он тут?
— Эй, — спустя некоторое время начала девушка, — знаю, знакомство у нас с самого начала не заладилось, но… может, попробуем еще раз?
Кнутик чуть подвинулся, чтобы человеческая рука почесала именно то место, которое он хотел, и блаженно прикрыл веки.
— Ладно, не хочешь знакомиться — не надо, можно просто поговорить, хочешь?
Змей снова чуть подвинулся, но уже другим боком.
— Понятно, разговаривать ты тоже не хочешь.
Олиф почувствовала себя не просто скверно, а… совсем ужасно. В сердце кольнуло от обиды: даже глупое избалованное животное не хочет с ней разговаривать. Она вспомнила те дни, когда впервые встретила Лекса, и эти его отбрыкивающиеся фразочки: «да», «нет», «потому что» — это все, что он говорил. Но это было хоть что-то. Тогда на жаре невыносимо было молчать, вокруг тебя были лишь бескрайние пески; куда ни глянь — везде пустота. Там даже Берегини были бессильны, там невозможно было молчать, именно от этого Изгнанники и сходили с ума. Их разъедало одиночество.
Сейчас вокруг девушки было много людей, даже удивительно, сколько тут, оказывается, убийц, воров, или даже, может, несправедливо осужденных. Однако даже среди них это удушающее одиночество никуда не делось.
— Не понимаю, — вслух сказала Олиф, — почему вы любите эти Бои? Люди убивают друг друга, а вы ликуете. Как можно радоваться смерти?
«Их никто не убивает», — нехотя ответил Кнут.
— В смысле? — растерялась девушка. С одной стороны она, конечно, хотела поговорить, но с другой совершенно этого не ожидала.
«Без всякого смысла. Песчаники не допустят смерти на арене».
— Почему?
«Тут не так много воинов, они берегут каждого».
— То есть они специально тогда прервали бой? Чтобы Лекс не умер? — то ли удивилась, то ли обрадовалась Олиф.
«А-а… — Ее собеседник явно был разочарован, — они прервали бой… лучше б прикончили и все».
О том, что так было бы совсем не лучше, девушка деликатно промолчала.
— Откуда ты столько знаешь о боях?
«Откуда, откуда, я тут подольше тебя».
— Но ведь вас туда не пускают.
«И что? Я… я… — замялся змей, — а, ничего».
— Ты сплетни собираешь? — догадалась и тут же изумилась девушка. — Правда что ли?!
«Нет». — Животное насупилось (на змеиной морде это выглядело очень впечатляюще) и попыталось отвернуться.
— Да не обижайся ты, в этом нет ничего смешного, — соврала Олиф, — просто для меня необычно.
«Из пустыни вечно каких-то ненормальных приводят».
— Все мы тут… — начала девушка, но вовремя опомнилась. Если уж Лекс тут так известен, то не стоит лишний раз упоминать его фразочки. — А-а… э-э… а ты тут… один?
«В смысле — один?». — Из пасти высунулся тоненький язычок и снова пропал.
— В смысле… может, у тебя тут девушка есть? — такой глупости ей говорить еще не приходилось, но это было единственное, о чем она догадалась спросить, чтобы ненароком не ляпнуть лишнего.
Змей сразу погрустнел.
«Есть».
— А где она? — завертела головой Олиф.
«Умерла».
— Умер… ла? Ой, мне… я… мне очень жаль. — Берегини научите ее держать язык за зубами! Надо ж было спросить именно на эту тему!
«И мне жаль. И сына жаль».
— Сына? — Девушка себя почувствовала не просто дурой, а самым тупым и эгоистичным человеком на свете. — Прости… я не хотела, правда. Я не знала.
«Никто не знал. Я тоже не знал».
Олиф прекрасно понимала, что только что провела тупым ножом по старым шрамам. Ведь она, как никто другой, знала, что он чувствует. Боль со временем притупляется — это естественно. Раны заживают, шрамы затягиваются. Вот только тяжело забыть о потере, когда каждый встречный в твоем селе желает тебе посочувствовать, и спустя год, и спустя пять лет, и восемь. Они, словно сговорившись, подходят, строят скорбное лицо и с наигранной грустью говорят: «Олиф, нам так жаль твою маму. Она была прекрасной женщиной! Ты так на нее похожа… она гордилась бы тобой».
Лучше б молчали, честное слово.
В такие моменты сознание снова окунается в воспоминания, которые, казалось, уже стерлись из памяти.
Ха-ха. Воспоминания остаются всегда, даже после смерти, наверное.
Девушка поджала губы.
— Прости, Кнут…
Змей не ответил. Олиф медленно положила тряпку на пол, развернулась и пошла искать Макса.
Парень нашелся возле одного из загонов.
— Я домыла. Можно мне уйти ненадолго?
— Что? — не сразу сообразил он.
— Я домыла. Можно мне уйти ненадолго?