Кровное дело шевалье
Шрифт:
Но наконец он затронул волнующую их обоих тему:
— Милый мой господин де Пардальян, а вы обратили внимание: мы расстались с вами шестнадцать лет назад, теперь вот встретились, уже два часа ведем приятную беседу — и я даже не упоминаю о вашем предательстве?
«Ну вот! Начали!» — отметил про себя Пардальян.
Вслух же он спросил:
— О каком предательстве вы толкуете?
Анри де Монморанси выдержал зловещую паузу.
— А-а! Так вот вы о чем! — вскричал ветеран с таким видом, будто лишь секунду назад сообразил, что имеет в виду маршал. — Вы, наверное, говорите о том грязном оборванном бродяге, который подстрелил в
— Я ничего не знал об этом вашем героическом поступке, господин де Пардальян, — поднял бровь Монморанси. — Нет, я говорю о другом…
— О другом?.. Что-то я вас не понимаю… Хотя, конечно, эту историю предательством не назовешь… Ведь вам было все равно: одним повешенным больше, одним меньше. Ах да, теперь вспомнил! Как-то ночью вы, монсеньор, в сопровождении нескольких хороших друзей явились в деревню и вломились в одну бедную хижину. Очень вам хотелось вытащить оттуда новобрачную, ее как раз в тот день и обвенчали. Вот вы и бросили жребий, кому из ваших друзей она достанется; потом вы, естественно, намеревались вернуть ее мужу… Но хижина оказалась пуста — птичка упорхнула! Ах, монсеньор, я краснею, краснею от стыда, ведь это я предупредил молодых супругов о вашем визите…
— Про птичку я уже давно забыл, — бросил Данвиль.
— Так в чем же дело, монсеньор? Я кончил обедать, позвольте мне взять мою шпагу. Когда у меня на поясе нет клинка, пища как-то плохо переваривается. Привычка старого рубаки…
Пардальян вскочил, схватил шпагу и с удовольствием прицепил ее к поясу.
Данвиль ухмыльнулся, на лице его появилось выражение злой иронии.
— А вы пораскиньте мозгами… Может, что и вспомните…
— Верно, — спокойно сказал Пардальян-старший. — Вспомнил. То деликатное дело в деревне Маржанси… после которого мне пришлось оставить замок…
— Вам пришлось оставить замок, потому что иначе я бы вас повесил!
— Повесили? Не лукавьте, монсеньор! Вы бы меня разорвали на куски и содрали бы с каждого кусочка кожу! Да если бы я считал, что меня ждет лишь веревка, разве отправился бы я в столь дальний путь?
А что касается этой истории, монсеньор, не спорю: я ослушался вас и отдал младенца матери. Ничего не поделаешь! Я видел отчаяние несчастной женщины, слышал обращенные к вам мольбы… Сердце не камень… Я и вообразить себе не мог, какие слова способна произносить измученная горем мать. Правда, не мог я вообразить и того, что кто-то посмеет причинить бедняжке такое горе…
И вот что я скажу вам, монсеньор, если уж тут исповедуюсь: это случилось шестнадцать лет назад — и все эти годы я терзаюсь из-за того, что когда-то исполнил ваш приказ, украл малютку и обрек ее мать на такие ужасные страдания. А вы без содрогания думаете о том дне!
Анри де Монморанси помолчал, а потом усмехнулся:
— Отлично, господин де Пардальян. Я вижу, у вас прекрасная память. Позвольте снова повторить вам: вы лжец и изменник. Однако я вовсе не порицаю вас за ваше предательство. Я согласен вас простить и уже простил. Для меня вы все еще достойный человек и благородный дворянин. И потому я обращаюсь к вам с предложением. Вы вольны принять
«Занятно, — подумал ветеран, — неужели время способно изменить человеческую натуру? Если бы в былые годы он услышал хотя бы половину из того, что я наговорил ему сейчас, он бы прирезал меня собственными руками. Так чего же он добивается теперь?»
Данвиль встал и заявил с грубоватой прямотой:
— Я даже готов не обращать внимания на то, что вы схватили шпагу, видимо, безосновательно полагая, что я, маршал де Данвиль, соглашусь сражаться с вами, безродным бродягой…
Пардальян также поднялся и скрестил руки на груди:
— А чем вам плоха моя шпага? Вы дрались и с менее достойными противниками. Конечно, я не из тех вельмож, что воруют женщин или младенцев. Есть и такие герцоги, которые забывают, что шпага им дана для того, чтобы защищать слабых и наказывать наглецов. Нет, я не из них. И я не из тех титулованных особ, что унижаются перед принцами, а потом стараются утопить собственную низость в крови несчастных жертв. Нет, монсеньор, у меня нет ни земель, ни лесов, и я не устраиваю на каждом дереве по виселице; у меня нет деревень, и я не издеваюсь над крестьянами; я не унаследовал замков, в подвалах которых можно устраивать тюрьмы; нет судейских, готовых выполнять любую мою прихоть. Следовательно, меня никак нельзя причислить к важным сеньорам. Но иногда таким господам полезно прислушиваться к людям вроде меня.
Я не испытываю к вам злобы, но и не чувствую страха при виде вас. Вы такой же человек, как и я, и моя шпага стоит вашей. И если вы попытаетесь заставить меня замолчать, я тотчас же отброшу все неприятные воспоминания, которые омрачили когда-то наше знакомство, и просто-напросто буду готов скрестить свой клинок с вашим.
Анри де Монморанси пожал плечами и сказал:
— Сядьте, господин де Пардальян, и давайте побеседуем спокойно!
Маршал, конечно, прекрасно понял, кого имел в виду Пардальян в своей гневной филиппике. Понял, но ничего не возразил в ответ. Может, он счел для себя недостойным вступать в спор с таким собеседником. А может, поведение старого солдата восхитило Данвиля, и маршал всерьез решил предложить Пардальяну участвовать в одном опасном деле.
Так или иначе, Данвиль спокойно опустился на стул и без всякого волнения обратился к Пардальяну:
— А знаете, господин де Пардальян, ваши глаза посуровели… Вас и раньше многие боялись, но теперь вы можете кого угодно напугать до полусмерти.
— Вы преувеличиваете, монсеньор! Хотя, конечно, шпагой я орудую неплохо…
— И возраст не сказывается?
— Ах, монсеньор, вы же сами заметили, что я нисколько не постарел. Годы меня не меняют…
— Помню, как-то на вас напали трое и вы с ними расправились в мгновение ока. Что, и сегодня могли бы повторить этот подвиг?
— Если противников будет всего лишь трое, не сомневайтесь, повторю хоть сейчас.
— Вижу, вы сохранили завидное хладнокровие, рука ваша по-прежнему сильна и тверда…
— Знаете, монсеньор, когда проводишь целые дни в дороге, всякие встречи случаются. Так что моей шпаге отдыхать не приходилось. Не в упрек вам будь сказано, у вас в замке мой клинок маленько заржавел. Но с тех пор, слава Богу, я немало потренировался и наверстал упущенное.
— И вам все еще не надоели рискованные похождения, отчаянные шутки и игры с огнем?