Кровопролития на Юге
Шрифт:
Однажды в воскресенье он гулял под руку со своей невестой, и какой-то драгун из полка г-на Флорака оскорбил девушку. Жан Кавалье дал драгуну пощечину, тот выхватил саблю, Кавалье вырвал у кого-то из присутствовавших шпагу, но молодых людей растащили, и до схватки дело не дошло. На шум прибежал офицер, то был сам маркиз де Флорак, капитан полка, носившего его имя, но андюзские горожане уже помогли молодому человеку бежать, так что, прибыв на место, где гордый крестьянин осмелился ударить королевского солдата, маркиз увидел лишь невесту в обмороке.
Девушка была так хороша собой, что ее иначе и не называли как прекрасная Изабо; поэтому вместо того чтобы преследовать Жана Кавалье, маркиз де Флорак принялся приводить в чувство его суженую.
Однако дело было нешуточное, весь полк поклялся расправиться с Жаном Кавалье, а потому друзья молодого человека посоветовали ему бежать и на некоторое время покинуть страну. Прекрасная
Там он свел знакомство с одним дворянином-протестантом по имени дю Серр, у которого была стекольная мастерская на хуторе Аррибас, совсем рядом с фермой Сент-Андеоль; Жером Кавалье часто просил дю Серра передать немного денег сыну, когда дю Серр ездил в Женеву якобы ради расширения своего торгового дела, а в действительности по делам, связанным с распространением протестантизма. Изгнанник и проповедник легко нашли общий язык. Дю Серр обнаружил в Кавалье сильный характер, пламенное воображение, несгибаемую отвагу; он поделился с ним своими надеждами распространить реформатскую веру в Лангедоке и Виваре. Все влекло Кавалье во Францию — тоска по родине, любовная страсть. Переодевшись слугой, сопровождающим дворянина-протестанта, он пересек границу, ночью вернулся в селение Андюз и направился прямиком к дому невесты. Он уже хотел постучаться, несмотря на то, что был час ночи, но тут дверь отворилась и вышел молодой красавец, которого до порога провожала женщина. Молодой красавец был маркиз де Флорак, провожавшая его женщина — Изабо. Невеста крестьянина стала возлюбленной дворянина.
Наш герой был не таков, чтобы безропотно снести подобное оскорбление. Он направился прямиком к капитану и заступил ему дорогу. Тот хотел оттолкнуть его локтем, но Жан Кавалье, отбросив плащ, в который был закутан, взял в руку шпагу. Маркиз был храбр; его не заботило, равен ли ему по положению тот, кто на него нападает; на зов одной шпаги явилась другая, клинки скрестились, и мгновение спустя маркиз упал на землю, сраженный ударом, пронзившим ему грудь.
Кавалье подумал, что убил маркиза, так как тот недвижно распростерся у его ног. Это означало, что нельзя терять ни минуты, поскольку надеяться на снисхождение ему было нечего. Он вложил окровавленный клинок в ножны, вернулся на равнину, оттуда поднялся в горы, и на рассвете был уже в безопасности.
Остаток дня беглец переждал на одиноком хуторе, где ему дали приют. Легко распознав в хозяине реформата, он не скрыл от него своей истории и спросил, где ему найти какой-нибудь вооруженный отряд, в который он мог бы вступить, потому что намерен вести борьбу за распространение реформации. Фермер указал ему на Женрак: там должна была состояться встреча сотни их братьев по вере. В тот же вечер Кавалье направился в деревню Женрак; он попал к рубашечникам как раз в миг, когда те завидели вдалеке г-на де Брольи и его солдат. У протестантов не было начальника, и он немедля произвел сам себя в их капитаны, благо ему была присуща та врожденная властность, которая дана иным людям от природы, и, дабы оказать королевским войскам достойный прием, отдал распоряжения, о коих мы уже рассказывали; поэтому после победы, каковой так много способствовали его ум и сила, все дружными криками утвердили его в чине, который он сам себе даровал.
Таков был знаменитый Жан Кавалье, о чьем существовании королевские войска узнали вследствие поражения их самых отчаянных отрядов и гибели самого отважного капитана.
Слух об этой победе вскоре облетел все Севенны, и в знак радости в горах запылали новые пожары. Этими сигнальными огнями оказались замок Бастид, принадлежащий маркизу де Шамбоннаку, церковь в Сансоне и деревня Грульер, где из восьмидесяти домов уцелели семь.
Тогда г-н де Жюльен написал королю, рассказал ему, сколь далеко зашло дело, и дал понять, что теперь им приходится драться уже не с горсткой фанатиков, рыщущих в горах и удирающих от драгун, а с организованными отрядами, имеющими командиров и военачальников и представляющими собой, коль скоро они соберутся вместе, армию в тысячу двести, а то и в полторы тысячи человек. В ответ на это письмо король отрядил в Ним графа де Монревеля, сына маршала де Монревеля, кавалера ордена Св. Духа, бригадного генерала королевских войск, военного губернатора Брессы и Шароле, командира, имевшего под началом семьсот человек солдат и ординарцев. Таким образом, к де Брольи, де Жюльену, де Бавилю присоединился для борьбы с крестьянами, сторожами да пастухами глава дома де Бон, давшего к тому времени двух кардиналов, трех архиепископов, двух епископов, короля Неаполя, несколько маршалов Франции и несколько губернаторов Савойи, Дофине и Брессы.
Вслед за ним водным путем по Роне
Г-н де Монревель доставил самые грозные приказы. Людовик XIV желал истребить ересь любой ценой и преследовал эту цель с упорством человека, считающего, что от этого зависит его собственное спасение; итак, ознакомившись с королевскими приказами, г-н де Бавиль опубликовал следующее воззвание:
«Узнав о том, что некоторые безбожники взялись за оружие, чинят насилия, жгут церкви и убивают священников, его величество король повелевает всем своим подданным устроить на них облаву: те, кто будет схвачен с оружием в руках либо в составе вооруженного отряда, подлежат смертной казни без суда и следствия; их дома будут сожжены, имущество конфисковано; разрушить следует также все дома, где учинялись их собрания. Король запрещает отцам, матерям, братьям, сестрам и прочим родичам фанатиков и иных мятежников давать им приют, пищу, деньги, прочие припасы и оказывать какую бы то ни было помощь любого рода, под любым предлогом, прямую или косвенную, под страхом признания их соучастниками мятежа; в качестве таковых король поручает судить их г-ну де Бавилю и офицерам по его выбору. Далее его величество повелевает жителям Лангедока, которые окажутся вне дома, когда выйдет настоящий эдикт, вернуться к себе в течение недели, ежели у них нет законной причины для задержки, каковую причину им следует изложить г-ну де Монревелю или интенданту г-ну де Бавилю, а также мэрам и консулам городов, где они пребывают, у коих им вменяется в обязанность получить свидетельства, каковые затем послать означенным г. г. губернатору и интенданту, которым его величество повелевает не впускать в край никаких иностранцев и жителей иных провинций под предлогом торговых и прочих дел без свидетельств, выданных губернаторами или интендантами тех провинций, откуда они отправляются, или королевскими судьями тех мест, где они пребывают. Кроме того, его величеству угодно, чтобы те, кто будет задержан в означенной провинции Лангедок без такого свидетельства, были признаны фанатиками и бунтовщиками и в качестве таковых преданы суду и следствию, а затем преданы смертной казни, на которую их должны препроводить означенный г-н де Бавиль или офицеры по его выбору.
Ниже приписано: Филиппо.
Дано в Версале 25 февраля месяца 1703 года».
Г-н де Монревель последовал этому указу буквально. Как-то раз, было это первого апреля 1703 года, во время обеда он получил донесение, что на мельнице в Кармелитском предместье собралось сотни полторы реформатов, которые распевают псалмы. Хотя ему тут же сказали, что эта толпа фанатиков состоит из одних стариков и детей, тем не менее маршал в ярости выскочил из-за стола и, велев трубить «По коням!», выехал со своими драгунами по направлению к мельнице и окружил ее со всех сторон прежде, чем протестанты узнали о готовящемся на них нападении. Битвы не произошло за отсутствием сопротивления — произошла обычная резня: часть драгун с палашами наголо вошли на мельницу, рубя всех, кто попадался им под руку, а остальной отряд, поместившись перед окнами, принимал тех, кто выпрыгивал из них, на острия палашей. Наконец мясникам показалось, что бойня чересчур затянулась: чтобы поскорее с нею покончить, маршал, не желавший возвращаться за обеденный стол, покуда вся община не будет истреблена, велел поджечь мельницу; драгуны, возглавляемые все тем же маршалом, довольствовались тем, что швыряли обратно в огонь полусгоревших мучеников, моливших о менее жестокой смерти как о единственной милости.
Пощадили одну-единственную жертву, то была красивая шестнадцатилетняя девушка; спас ее конюх самого маршала; обоих приговорили к смертной казни. Сперва повесили девушку, а затем уже собирались казнить конюха, но тут маршалу в ноги бросились монахини ордена сестер милосердия и стали за него просить; после долгих просьб маршал сдался на их мольбы, однако не только прогнал конюха со службы, но и выслал из Нима.
Вечером того же дня, во время ужина, к нему пришли с известием, что в саду неподалеку от еще дымившейся мельницы замечено новое сборище. Неутомимый маршал немедля вскочил, кликнул своих верных драгун, они по его приказу окружили сад и стали хватать и расстреливать на месте всех, кто там собрался. На другой день выяснилось, что произошла ошибка: расстрелянные были католики, которые сошлись отпраздновать истребление реформатов. И впрямь, они кричали маршалу, но он не захотел им поверить. Впрочем, скажем сразу, что эта ошибка не навлекла на маршала иных неприятностей, кроме отеческого внушения от нимского епископа, призвавшего его в следующий раз не путать овец с волками.