Кровоточащий город
Шрифт:
— Ты в порядке, Чарлз? Такой молчаливый последние недели. Я думала, это из-за меня, но теперь знаю, что и Лотар тоже обеспокоен. Думает, что ты, может быть, подыскиваешь другую работу. Это он попросил поговорить с тобой, заверить, что тебя здесь ценят, что они высокого мнения о тебе и твоей работе. Лотар считает, что ты в последнее время рассеян, потерял концентрацию. Я тоже тревожусь. Что-то не ладится? Тебе плохо? Может, как-то помочь?
Мэдисон нервничала и слишком часто стряхивала пепел. Мы стояли на улице, от стаканов и от нашего дыхания валил пар, и его вместе с сигаретным дымом уносил ветер.
— Все в порядке. Серьезно. Просто думаю о многом в последнее время. После той ночи я понял, что должен как следует подумать над тем, куда движется моя жизнь. Этим и занимаюсь. Просто думаю. — Я выстрелил
Она посмотрела на меня, и я увидел злость в ее налитых кровью глазах.
— Не сдавайся, Чарлз, борись. На следующей неделе случится что-то важное. Какая-то крупная реорганизация. Лотар полагает, что генеральный займет должность председателя. Кто-то из высших портфельных менеджеров — наверно, Бхавин или Уэбб — перейдет на его место, и, значит, один из нас может получить повышение. Стать портфельным менеджером. Только не говори ему, что это я тебе сказала. Информация секретная. Лотар получил ее лишь потому, что входит в состав комитета по штату, и в его дневнике есть запись о собрании комитета на следующей неделе. Наберись терпения. Верь в себя. В нашем бизнесе главное — уверенность, и у тебя есть все основания верить в себя.
Мы допили кофе и вернулись в офис. Сказанное Мэдисон каким-то образом пробилось сквозь туман, окутывавший мое одурманенное сознание. Портфельный менеджер. Я мечтал увидеть эти слова, выполненные черными рельефными буквами, на моей визитке. Портфельный менеджер. Это не какой-то там аналитик. Даже звучит по-другому, основательнее, звонче. Круче. Лотар, скорее всего, останется главой аналитического отдела. Баритон начисто лишен амбиций и ни на что не претендует. Яннис ленив, недалек и слишком часто страдает от похмелья. Остаются двое — Мэдисон и я. Она пришла в фирму раньше, но ей недостает мужской фамильярности, позволяющей мне легко общаться с Бхавином и Уэббом. Когда ее припирали к стенке вопросами, она быстро сникала, а когда от нее требовали высказать собственное мнение, пугалась и замирала, как лань. Я знал, им нравится ставить Мэдисон в неудобное положение, а ее дискомфорт лишь утверждает их во мнении, что финансы — не женский бизнес. Даже Катрина, единственная женщина в группе портфельных менеджеров, холеная сорокалетняя австралийка с жесткими рыжими волосами, предпочитавшая до комичности строгие костюмы, и та относилась к невзрачной американке, ее бегающим глазам, тихому голосу и кофейным зубам с плохо скрытым пренебрежением.
В офис я вернулся будто бы выше ростом, целеустремленнее. Сел за стол, открыл таблицы, вычистил ошибки, еще раз проверил отчет. Лотар, подойдя сзади, остановился за спиной и положил руку мне на плечо:
— Как дела, Чарлз? А, вижу, работаешь над секьюритизацией [9] нефтепровода. Хорошо. Очень хорошо. Думаю, они еще взлетят. Интересный денежный поток. Продолжай в том же духе, Чарлз. Ты нам нужен.
Я зарделся от высказанной публично похвалы и, наткнувшись на взгляд Мэдисон, застенчиво ей улыбнулся. Где-то глубоко сидела ненависть к самому себе — таков был побочный эффект голубых пилюль. Я перестал доверять собственным эмоциям и не спешил принять покой и счастье из опасения, что они есть только синаптическая дрожь, вызванная химическим средством, что в этом ощущении нет ничего подлинного. Подобным же образом любой намек на депрессию, разочарование или сомнение в существующем положении вещей отзывался тем, что я опускал руку в карман, с облегчением глотал пилюлю и тихонько дрейфовал туда, где исчезали и время, и боль, и сомнения. Я понимал, что это все поверхностно, мерзко и совсем не то, к чему я стремился, но очень обрадовался похвале Лотара. Возбужденный от мысли, что меня могут повысить до портфельного менеджера, я до конца дня вкалывал изо всех сил и лупил по клавиатуре, пока руки не начали трястись.
9
Секьюритизация — трансформация ссуд и других видов дебиторской задолженности в ценные бумаги.
Возвратившись вечером домой, я опустился в просевшее серое кресло, закурил и позвонил Веро. Ответил после третьего гудка ее брат.
— Bonjour. C’est… Pourrais-je… [10] — Запнувшись на французском, я переключился на английский: — Можно Веро? Пожалуйста. Это Чарли.
На другом конце повисла пауза. Что он делал? Искал сестру или решал, достоин ли я того, чтобы разговаривать с ней? Шаги по выложенному керамическими плитами полу… кто-то взял трубку… откашлялся.
10
Добрый день. Это… Я могу… (фр.)
— Чарли? Как ты? Почему не звонил раньше? Я так по тебе скучаю. Как Лондон? Как работа? Так много надо тебе рассказать. — В глуховатом от сигаретного дыма голосе звучала искренняя щенячья радость. Веро была слегка пьяна. Она накрыла трубку и, отвернувшись, крикнула в сторону: — Oui Marc. Je suis au t'el'ephone. Mange sans moi. [11] — Через секунду голос вернулся, теперь — еще теплее. Я представил, как она угнездилась на диване и наматывает на палец телефонный шнур. — Извини. Это мой бойфренд. Собрались сегодня в кино. Теперь для меня и это большое событие.
11
Да, Марк. Я говорю по телефону. Ешь без меня (фр.).
— Господи, я уже забыл, когда ходил в кино. В последний раз, по-моему, с тобой. Мне так тебя не хватает. Здесь, в Лондоне, все просто ужасно. Так серо. Серо и хмуро. Как будто весь город страдает от сезонной депрессии. Да еще эти приступы паники. Наверно, слишком много работаю. К тому же принимаю таблетки от этих приступов и теряю из-за них концентрацию. А увольнение мне сейчас совсем не нужно — я в кои-то веки нашел место, где все ровно настолько бестолковые, чтобы платить мне за бестолковую работу.
Я затянулся, выдохнул дым в потолок и смотрел, как он окольцовывает слепящую яркую лампу под креповым абажуром.
— Не загоняйся, Чарли. У моего брата, когда сдавал на бакалавра, тоже были такие приступы. Ему даже пришлось принимать бета-блокаторы прямо в экзаменационном зале.
— Эти пилюли… они омертвляют мне мозг. Потому я тебе и звоню. Чтобы хоть что-то почувствовать. Знаешь, приступы паники ничем не лучше сердечных. По ощущениям — нечто чрезвычайное. Начинаешь по-другому воспринимать мир.
— Бедняжка. Может, приедешь к нам, в Нормандию? Вот было бы чудесно. Я бы познакомила тебя с Марком.
Предложение прозвучало без особой уверенности. Веро занервничала — я понял это по легкой заминке перед именем бойфренда. Понял, но продолжал гнуть свое:
— Я так надеялся… Надеялся, что ты, может быть, вернешься в Лондон. — Она тактично промолчала, но я представил, как она качает головой. Сам того не замечая, я заговорил быстрее, настойчивее: — Знаю, я не мастер убеждать. Знаю, Лондон не самый любимый твой город, но ты нужна мне здесь. От Генри уже несколько недель ничего не слышно. Кажется, отправился путешествовать с отцом. Собирает материал по Индии для газеты. Так что я здесь один и без тебя долго не протяну. Пожалуйста, Веро. Пожалуйста. — Меня трясло, и слова шли откуда-то издалека, рождались где-то, но не в моей голове и вообще не имели отношения ко мне, потому что сам я чувствовал себя ребенком, заблудившимся в темноте. Я пошарил по карманам, нашел пилюлю, раздавил клацавшими зубами. Веро, наверно, уже не лежала, распластавшись на подушках, и не наматывала шнур на палец, а сидела, напряженная, настороженная.