Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
— Чем потчевать станешь, Глафира?
Молодая стряпуха ответила, словно пропела:
— Щи холодные на квасу, княже.
— Так чего ждешь, вишь, оголодал.
И велел позвать Предславу. Она вошла, голубоглазая, смешливая. Поправила косу, отцу поклон отвесила. Владимир о житье ее спросил, за стол рядом усадил:
— Гляжу на тебя, Предслава, любуюсь, не пора ли те, дочь, замуж? Как бы в девицах не состарилась.
Смешно Предславе, к чему отец речь повел, уж не сыскал ли ей мужа и кто таков?
Владимир, видно, догадался, о чем думает
— Король ляхов письмо прислал, просит руки твоей. Овдовел Болеслав. Коли будет на то твое согласие, он посольство пришлет.
— Нет, батюшка, не, — замахала руками Предслава. — Не желаю, особливо за короля ляхов, ов и стар, и пузо у него, сказывают, на коня рыцари его подсаживают.
Великий князь захохотал:
— Коли так, не неволю. Гляди, иной из государей иноземных сыщется.
Отпустив Предславу, мать ее вспомнил, болгарку Милолику. Он привез ее из Болгарии, где по уговору с императором Василием усмирял восставших болгар. Года три пробыла Милолика его женой и умерла, оставив ему Предславу…
Отодвинув чашу, Владимир поднялся:
— Добрые щи ты варишь, Глафира, летом в самый раз жару осаживает. После такой еды в сон тянет.
Однако поспать в тот день великому князю не удалось. Заявился тиун берестовский, мужик еще молодой, но с достоинством и службу вел исправно.
— Чего сказать хочешь?
— Великий князь, челом те бьем с женой Степанидой, просим, будь нашему новорожденному отцом крестным.
Владимир заулыбался:
— Кого в крестные матери прочите?
— Глафиру, стряпуху.
— Коли так, седни и окрестим. Велите попу готовиться. А какое имя младенцу дадите?
— Да твое, княже. Владимиром наречем.
— И то ладно, пусть Владимиром зовется. — Обнял стряпуху: — Ну, Глафира, быть те кумой моей. — И расхохотался. — Чать, помнишь, иже кум с кумою блуд сотвори.
Зарделась стряпуха, а великий князь ее обнимает, приговаривает:
— Не свое речу, так людом заведено.
Бог дал Блуду здоровье. Будто не брали его годы и хвори обходили стороной. И в жены взял Настену младше себя на четверть века.
Блуд старше великого князя, но крепче его и на старость не жалуется. Много лет минуло, как помог он новгородскому князю Владимиру овладеть Киевом и убить Ярополка. Мало в живых свидетелей той измены Блуда, разве что сам Владимир нет-нет да и напомнит воеводе, как привел к нему обманом Ярополка.
Боярина совесть не гложет. Великий князь Блуда в чести держит. В последнее время стал воевода замечать, стареет Владимир, по всему, смерть подбирается к великому князю. И задумался боярин, кто киевским князем сядет? Кому из сыновей стать великим князем? По старшинству Святополку, но Ярослав тоже не прочь. Кто из них одолеет? Ляхи за Святополком встанут, за Ярополком — варяги. Бориса Блуд во внимание не брал, хотя ему известно, кое-кто из бояр киевских руку сына гречанки держит…
И так прикинет воевода, и этак, по всему выходит, Святополку княжить. При такой мысли Блуда в холод кидало, ну как Аллогия при жизни рассказала сыну, что его отец не Владимир, а Ярополк и в смерти его Блуд повинен, и тогда вздумает Святополк мстить за отца?
Однажды боярин спросил жену:
— Настена, Святополк аль Ярослав на княжении великом лучше?
— И, боярин, Ярослав-то хромец. По мне, иного, как Владимира Святославовича, и не надобно. Да к чему ты речь такую повел, аль нет у нас великого князя?
— Дура ты, Настена, истину сказывают, истину, волос длинный, ум короткий.
Воевода больше с женой подобные речи не заводил…
Во дворе как-то увидел, колченогий холоп с вывороченными ногами волочит целую копну сена, теряя ее по дороге.
— Пес колченогий, — разгневался боярин, — батогов отведаешь! Давно уже приглядывался Блуд к этому никчемному холопу: и выгнать не выгонял, и проку от него нет. Только и того, что бычьей силой наделен. Снова окликнул его Блуд. Переваливаясь, холоп подлез к хозяину.
— Отправишься, колченогий, на перевоз, тем кормиться будешь, а коли потребуешься, призову.
Вниз к переправе, что у Боричевского своза, дорога в плахах. Мостили ее уже при князе Владимире, когда готовились встречать гречанку Анну. А в прежние лета в ненастье дорога была с трудом проезжая.
У самого Днепра, рядом с паромом, изба перевозчика. От времени она вросла в Землю по самую крышу. От поколения к поколению передавали, что много лет тому назад жил в ней перевозчик Кый, отсюда и Киеву имя.
В этой избе и поселился колченогий. Жизнь на переправе пришлась ему по душе. Утром и вечером покличут плот, перевезет он с берега на берег и сызнова отдыхает. От люда новостей всяких наслушается, от людского подаяния и кормится, а иногда крючки поставит, рыбу поймает.
Захаживали к перевозчику Зосим и Лешко. Кто они и чем занимались, колченогий не знал, одно известно: Лешко и Зосим из земли ляхов в Киев явились. Собирались на перевозе, варили похлебку из рыбы, приносили с собой глиняный жбанчик с хмельным пивом, и тогда жизнь у них становилась веселой.
Боярина Блуда великий князь наделил землей по левому берегу Днепра. Места богатые, редкий год неурожайный. Одно и неудобство, переправа время отнимает, а Блуд свои деревни навещал не только при сборе дани, а и в конце лета, смотрел, какой урожай, чтоб загодя знать, какую дань будет иметь.
Смерды от боярина ничего не таили, как-то попытались, да Блуд их на снег и мороз на правеж поставил, чтоб впредь неповадно было.
В то лето Блуд неделю провел на левом берегу и домой возвращался довольный, урожай обещал быть хорошим. По извилистой поросшей дороге княжеский возок подкатил к переправе. Паром стоял на правом берегу. Из-под I ладони Блуд глянул туда, где изба перевозчика. Там горел костерок, и колченогий с приятелями варили еду. Боярин озлился, вишь, не признает хозяина. Поманил челядинца: