Кровью омытые. Борис и Глеб
Шрифт:
От восточных ворот, сразу же за посадом, в низине, немалое озеро. Вода в нем из дальних и ближних ключей собирается. Всю Тмутаракань озеро поит.
Из озера по гончарным трубам вода поступает в крепостную подземную цистерну. Вход в хранилище прикрывает тяжелая решетчатая дверь, запертая пудовым замком. Это вода на тот случай, если враг осадит Тмутаракань и придется отсиживаться за крепостными стенами. Где и как заложили строители водопровод, никто не знает. Мстиславу сказывали, что Святослав велел мастерам класть трубы не по
Массивная дверь открылась со ржавым скрипом. По каменным винтовым ступенькам князь спустился вниз. Здесь, в хранилище, у глубокого каменного чана с чистой прозрачной водой сыро и холодно. Сверху через дверь проникает блеклый рассвет. В полумраке влажно блестят поросшие мхом стены подземелья. Мстислав наклонился над чаном, выпил глоток. Ледяная вода перехватила дыхание.
— Студеная? — спросил за спиной тиун.
— Угу, — удовлетворенно ответил Мстислав. Холод лез под тонкую рубаху, морозил тело.
Постояв еще немного, князь вышел из хранилища.
Солнце ярко ударило в глаза. Мстислав зажмурился. Тиун навесил пудовый замок, удалился. На ступенях хором появился Усмошвец. На воеводе рубашка нараспашку, широкие порты вправлены в мягкие сапоги. Заметив князя, подошел к нему:
— Нынче полки вывожу в степь, ученье устроить.
— Ты, Ян, особливо посмотри, чтоб касогов русскому бою обучить, — ответил Мстислав.
— О том и мыслю. Они-то с нами еще в деле не были.
— Скоро доведется побывать.
Усмошвец заторопился, а вскоре через распахнутые настежь южные ворота выходили полки. А из ближних, восточных, покидала крепость дружина. На застоявшихся конях, ряд за рядом, блистая оружием, проезжали воины. Прогарцевал на тонконогом жеребце тысяцкий Роман. Из хором в накинутом поверх кольчуги синем плаще вышел Усмошвец.
— Коня мне и доспехи!
С теплом докатились до Новгорода слухи о туровском князе, которого Владимир держит в клети. Кто привез эту весть, неведомо, но Ярослав услышал ее от епископа Теофила.
Встревожился Ярослав: расправившись со Святополком, отец непременно возьмется за него. Теперь жди прихода киевских полков. Тем паче было известно, что еще в прошлом году Владимир велел воеводам стлать гати и наводить мосты. Но в то лето помешали печенеги. Теперь же ничто не предотвратит поход великого князя.
В тот день Ярослав сказал жене:
— Иринушка, тебе лучше перебыть это смутное время у твоего отца. Кто ведает, не придется ли и мне искать у него защиты….
Вскоре явился к Ярославу епископ и долго уговаривал его жить в мире с великим князем. На что Ярослав отвечал:
— Владыко, во мне ли зло? Я Новгороду служу, стану ли ему перечить? Да и устали новгородцы дань Киеву платить. Две тысячи гривен аль сумма малая, где брать ее?..
Не успел Ярослав грека Теофила проводить, как пришел воевода Добрыня и в коий раз принялся усовещать, не поднимать руку на великого князя. А коли у Ярослава память отказала, что Владимир Святославович его отец, так он, Добрыня, того еще не запамятовал.
Дрогнул было Ярослав и, может, послал бы в Киев посольство, не прознай о том тысяцкий. Подговорил Гюрята кончанских старост, а те уличанских созвать вече.
На Троицу, едва утренняя закончилась, как ударил вечевой колокол. Его подхватили на всех четырех концах новгородских кожаные била, и заспешил люд к детинцу на вечевую площадь.
Сходились, подстрекаемые своими старостами, возбужденные, готовые к кулачному бою. И едва Ярослав с Гюрятой и владыкой на помост поднялись поклоны на все четыре стороны отвесить, как вече взорвалось криками:
— Не дадим дани Киеву!
— Истощали!
Ярослав руки воздел, взывая к тишине, но его слушать не стали. На помост взобрался староста Неревского конца, рыжебородый, глазастый, шапку скинул, тряхнул кудрями:
— Ты, князь Ярослав, в нашу скотницу не лезь, гривнам своим мы сами счет ведем. Ты варягов зачем призвал? Чтоб Новгород стеречь, и им нашими гривнами платишь, так и стереги. А коли чего, мы те путь из Новгорода укажем!
Старосту Неревского конца люд поддержал, свистят, дерут горло:
— Аль мало мы Киеву платили?
— Не наши ли отцы Владимира на великое княжение подсаживали? Чать, Новгород того не запамятовал!
, Ярослав в толпу всматривался, ни одного доброго лица, все озлобленные, ревут:
— Не хотим мира с Киевом!
— Не дадим скудеть новгородской скотнице!
Епископ крест поднял, но вече не затихало.
— Не взывай, владыка, ино с престола сведем!
— Ты, поп, своей казной владей, а до нашей те дела нет!
Безнадежно махнул рукой епископ, а Ярослав на тысяцкого покосился. Но тот стоял невозмутимо.
— Не хотим князя Ярослава! — раздавались голоса. — Он Киеву намерился служить!
— Призовем иного посадника!
И вече забурлило, воспаляясь. Тут Гюрята понял, быть побоищу. К самому краю помоста подступил, гаркнул:
— Уймися, люд!
Тут и кончанские, и уличанские старосты зацыкали, и постепенно затих народ. И тысяцкий заговорил:
— Дани давать Киеву не будем, как и в прошлое лето, и князь Ярослав ли тому супротив?
— Не будем!
А Гюрята продолжал:
— Князю Ярославу мы ль не верим, он Новгороду служит, и коль чего, рази новгородцы не поддержат его?
Но вече прокричало недружно жидкими голосами:
— Поддержим!
Однако к вечеру того же дня пришедшие к Ярославу новгородские люди столпились в горнице, держатся надменно.