Круг перемен
Шрифт:
– Нет. Поезжайте. – Она прикоснулась к рукаву девушки: – Спасибо вам. Вы очень хороший человек.
Едва машина с Олегом тронулась с места, Инна оперлась ладонями о колени и некоторое время стояла согнувшись, словно ей на шею упала тяжёлая свинцовая гиря и не позволяла распрямиться.
Домой Инна доехала на такси. Пожилой шофёр с седыми висками, взглянув на её лицо, протянул носовой платок, чтобы она могла вытереть кровь с рассечённой брови, и не взял денег за проезд. Позже она узнала, что многие таксомоторы работали бесплатно, а автомобилисты до поздней
Выйдя у своего подъезда, она испытала на себе то состояние, когда говорят, что «не держат ноги». Некоторое время стояла столбом, а когда сделала шаг вперёд, ноги подогнулись в коленках, и она неловко сползла по стенке на корточки.
– Инна? Ты что, заболела?
Подняв взгляд к соседке, Инна помотала головой:
– Всё нормально. Я просто упала.
С соседкой Анной Ивановной следовало держать безопасную дистанцию, иначе не избежать длительной беседы об успехах её детей, внуков, племянников и о любимой собачке по кличке Лютый. Сам Лютый сейчас сидел под мышкой у хозяйки и испуганно пучил глаза, похожие на ягоды переспелого крыжовника.
– Упала? Вижу, что и куртку изорвала.
Инна перевела взгляд на посечённую осколками ткань новой куртки, из которой торчали клочья подкладки. Не оттесни их старуха от вагона, где произошёл взрыв, то… От ужаса тело стало неповоротливым и тяжёлым. В памяти качнулся перрон метро, залитый лужами крови, глаза, лица, покорёженная дверь вагона.
Чтобы не завыть в голос, Инна стиснула зубы и резко поднялась, удивляясь, откуда у нее взялись силы.
Анна Ивановна семенила рядом и горячо рассказывала:
– Вот я недавно упала! Ты не представляешь! Полезла на антресоли, а ножка у стула возьми да и подломись…
Под назойливый говор Анны Ивановны лифт до четвёртого этажа полз целую вечность, и, когда Инна достала ключи, её пальцы тряслись так, что она не сразу попала в замочную скважину.
– Инна, не закрывай дверь, я сейчас занесу тебе пирожки, – торжественно сообщила Анна Ивановна, – и заодно поделюсь рецептом теста.
– Нет! Ни в коем случае! – почти с ненавистью закричала Инна. – Я устала и немедленно ложусь спать!
– Ну, как знаешь, – с обидой сказала Анна Ивановна, и собачка Лютый угрожающе заворчала из-под её могучей руки.
Не найдя в себе сил попрощаться с соседкой, Инна с облегчением переступила родной порог, а потом закрыла все замки и неизвестно зачем подпёрла дверь круглым кожаным пуфиком, что обычно стоял напротив зеркала.
«Дома. Я дома. И я жива. – Она провела ладонями по стене, словно проверяя полноту ощущений. – Я не лежу в морге с расколотой головой, меня не собирают по кускам с перрона метро, и мои ноги и руки целы и работают. Жив Олег, мой жених, и скоро мы поженимся. Но ведь могло бы быть по-другому».
Мрак внезапно заволок разум тёмной волной с остро-кислым запахом страха. Она всё-таки заплакала, громко и горько, размазывая по щекам обильные слёзы. Руки сами потянулись к телефону и набрали номер Олега. Как он доехал? Ей отчаянно захотелось услышать звуки его голоса с чуть насмешливой интонацией, от которой по сердцу разливалась тёплая волна любви и нежности.
Но по телефону откликнулся не Олег, а его мама.
–
– Но я не…
Инна попыталась возразить, что поехать на метро предложил Олег, и вообще, она позвонила, чтобы узнать, как он себя чувствует, но Марина Евгеньевна не давала ей вставить ни единого слова.
– Вообще, Инна, после всех ужасных событий Олегу требуются отдых и реабилитация. Завтра я запишу его к психотерапевту, а пока мы с отцом решили отправить его на дачу. Там он скорее придёт в себя.
Монитор телефона потух вместе с оборвавшейся речью Олеговой мамы.
Чувствуя себя побитой собакой, Инна прошла в комнату и упала на диван, успев удивиться, почему потолок вдруг покачнулся и поехал куда-то вбок, в сторону окна, откуда доносились весёлые крики ребятишек с детской площадки.
Уездный город Успенск,
1886 год
– Ну, Марфа Афиногеновна, пора. Поехали с Богом, в час добрый да во святой.
С тех пор как умер батюшка, управляющий Коломыйкин величал её только по имени-отчеству и всем дворовым велел не вздумать по старой памяти назвать её барышней или, упаси Бог, Марфенькой. Она теперь всему отцовскому богатству голова, ей почёт и уважение как купчихе первой гильдии. Сам Коломыйкин был назначен батюшкой душеприказчиком, крепко держа в руках бразды правления имуществом движимым и недвижимым. Из всего богатства своей Марфа считала лишь резвую лошадку Зорьку, запряжённую в рессорный экипаж английской работы.
Зорьку тятя купил на большой ярмарке, чтоб угодить дочери к шестнадцатилетию. Каурая тонконогая лошадка была так хороша, что нянька Лукинична не удержалась от восторга:
– Ай да красавица! Такую да в приданое – цены не будет! – Под суровым взглядом Афиногена Порфирьевича нянька осеклась, ровно жжёный блин со сковороды проглотила, потому что в доме Беловодовых о приданом не упоминают, точно так же, как в доме больного не принято говорить о покойниках. Хотя женихов вокруг Беловодовых крутилось можно зерновой лопатой грести (а то как же при таком-то богачестве!), Марфа с малолетства знала, что замужем ей не бывать, потому как сватаются к ней только ради приданого.
– Никому тебя не отдам, убогую. На беловодовскую казну охотников много, но только тебе с таким мужем не жизнь: капитал промотает, тебя в камору замкнёт, а сам с какой-нибудь бабой жировать будет на мои кровные денежки. Запомни, Марфушка: помру – всё тебе оставлю, Коломыйкин приглядит за порядком не хуже цепного пса. Ты его не обижай, он верный мужик, ты за ним как за каменной стеной будешь, – много раз говаривал тятя, тяжёлой рукой оглаживая дочь по голове.
Пальцы у тяти были толстые, тёплые и слабо пахли душистым мылом, что варили на собственной мыловарне. Работницы заворачивали каждый брусочек в вощёную бумагу, перевязывали красной ниткой и клеили тиснёную печать в знак отменного качества.