Круг
Шрифт:
— Ничего, миленькая картинка, — оценила Киссицкая, — простенько, но с большим чувством… — и улыбнулась ехидно.
— Я не понимаю, — медленно произнес, не поднимаясь с кресла, Пирогов, — ты меня извини, Алексис, зачем рисовать даму в розовом, даже если у нее в глазах большое чувство?..
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Киссицкая.
— Ну, если я захочу посмотреть на красивую девушку, я могу это сделать и в жизни, — пояснил свою мысль Пирогов, стараясь не встречаться взглядом ни с Дубининой, ни с Киссицкой, ни с кем другим, — А большое чувство я каждый день вижу в глазах
— Что же ты хочешь сказать, что «Незнакомка» Крамского или «Боярыня Морозова» Сурикова и не искусство вовсе? — вмешалась Маша Клубничкина.
— Тогда так думали о жизни, а сейчас это уже устарело. Искусство отражает уровень мышления. Но я никому не собираюсь навязывать своего мнения. Просто, мне кажется, в наше время если картину можно объяснить словами, то это уже назидание, а не искусство.
— Что же тогда искусство? — грубовато атаковала Клубничкина.
— Мастерство художника в композиции, колорите, цветовой гамме, световом решении… Искусство должно возбуждать чувства, эмоции, заставлять звучать внутренние струны…
— Ну, и как они будут звучать, — попыталась полемизировать Маша. — Если я смотрю на картину как баран на новые ворота и не могу объяснить словами, что нарисовано?..
— Ну, на баранов новое искусство не рассчитано, — с легкой улыбкой покровительственно объявил Пирогов, — Ты будешь стоять, долго смотреть, думать, и, может, со временем в твоем мозгу мелькнет хоть какая-нибудь мысль…
— А в твоем мозгу мелькают мысли, когда ты смотришь на всех этих шарлатанов? — обозлилась Маша, вспомнив высказывания отца о художниках-модернистах.
— Зачем ты так? — вмешалась в разговор до сих пор не вымолвившая ни слова Маша Кожаева. — Ты же не видела этих картин. Ты, наверное, и Пикассо, не видела, и Дали, и многое другое, а осуждаешь все с чужих слов.
Маша Кожаева с детства знала отца Клубничкиной. После возвращения из Парижа она пару раз, по секрету от Дубининой, бывала в гостях у Клубничкиных. Отец Маши показался ей радушным и гостеприимным человеком, сразу вспомнил подружку-тезку, расспрашивал о Париже. Но обо всем заграничном высказывался с неодобрением. Маша призналась, что спорить с отцом бесполезно. Отец — человек военный и привык, что младший обязан беспрекословно подчиняться старшему. Понимая, что суждения отца не совсем верные, Маша Клубничкина невольно разделяла их.
— Интересно, — Кустов в этот вечер пребывал в прекрасном настроении, совершенно размякнув возле своей любимой Холодовой, — что же получается: свободу новаторам производства?! И долой новаторов живописи?! Как понять все эти противоречия нашей убедительной действительности?..
— Слушайте, умники, — неожиданно как всегда, предложил Прибаукин. — Проведем эксперимент. Возьмем столбовскую картину, а ты, Князь, для сравнения принесешь какую-нибудь абстракцию своего отца. Предложим все это широкому потребителю и посмотрим, за что больше дадут купюр?
— Широкий потребитель еще не ценитель, — заволновался
— Почему? — Прибаукин сегодня был настойчив, — Искусство должно принадлежать народу! Я поговорю с барменом. Отличный паренек, и связи у него шикарные. Он найдет стоящих ценителей.
— Ну, я не знаю, — засомневался Пирогов, — Отец не согласится, а без спросу я не приучен…
— Трус ты, Князь. Скажи, что испугался за своего папашу. Может, он действительно только мазила и шарлатан, а не художник?
— Пошел ты!.. — не сдержался галантный Пирогов. — Чтобы твоя безмозглая башка уразумела, что к чему, я согласен. Но продавать мы ничего не будем, только приценимся. И я сам поприсутствую при этой оценке.
— Я и не собирался торговать, — обиделся Прибаукин. — Просто я уже выпал в осадок от ваших теоретических споров. Общество учит нас слова подкреплять делом.
— Ой, ребятки, — будто проснулся Алешка, — я вам знаете, что еще дам? Колечко. Возьмете? — Толстый, неповоротливый, он неправдоподобно резво вскочил с кресла, выбежал из комнаты и вернулся с крупным перстнем старинной работы. На светло-бежевом камне все увидели нежный женский профиль, искусно высеченный из белого мрамора.
— Камея, — пояснил Алексей. — Моя мать теряет рассудок, когда напяливает такие штуковины. Увидите, большинству наплевать на ваших академистов и модернистов, им подавай вещички, изделия.
— А что? — обрадовался Прибаукин, — Интересная мысль! Попробуем?
— Чур, я тоже присутствую при выяснении ценностей, — решительно заявила Маша Клубничкина, — Раз я баран, я хочу знать, в те ли ворота я упираюсь?.. Пирогов, — без лишних церемоний обратилась она к Игорю, — подыщи нам что-нибудь аналогичное столбовской картине — в розово-голубой гамме, или, как там это называется, колорите? Наверное, твой отец рисовал что-то розово-голубое, символизирующее удачный брак?..
— Сударыня, вам не кажется, что вы грубы и неделикатны? — Пирогов явно был растерян и не знал, как правильнее себя вести, что с ним почти не случалось.
— Подумаешь, какой нежненький!.. — возмутилась Клубничкина. — Чего ты боишься-то? Все будет о’кэй.
Прибаукин включил магнитофон. Ритмичная, бравурная музыка заполнила пространство, снова возвращая всех в состояние веселой беззаботности.
— Дружбаны! — широко раскинув длинные руки и пытаясь перекричать музыку, заорал Прибаукин, — Я научу вас еще одной чудненькой детской игре. Сам услышал о ней недавно и спешу поделиться с друзьями.
Все оживились, с любопытством поглядывая на Веньку.
— Игра называется «Саранча», — удовлетворяя всеобщее любопытство, излагал Венька. — Запомните, «Са-ран-ча»! Как говорит наша уважаемая Цица, простенько, но с чувством… Приходишь к другу в гости, и если он сам тебя не угощает, то всей компанией наваливаешься на холодильник. И вот, стол уже накрыт. Прямо скатерть-самобранка! Фирма!
— Ты что, смеешься, что ли? — изумился Пирогов.
— Я не смеюсь, — совершенно серьезно ответил Прибаукин. — При возросших возможностях трудящихся масс, я думаю, эта весьма гостеприимная семья не пострадает, если мы удовлетворим свои скромные потребности. Есть же хочется, дружбаны?