Круг
Шрифт:
— Я сдержу слово, — пообещал он. — Тебе помогут. Только ответь на один вопрос: это ты вставил диск Малера в систему Клер Дьемар?
Встретив недоуменный взгляд Давида, сыщик покачал головой — «забудь!» — сжал его плечо и поднялся на ноги.
Сервас отошел в сторону, чтобы позвонить, хорошо осознавая, как странно выглядит в промокшей до нитки больничной рубахе, с расцарапанными (спасибо погружению) руками и остатками пластыря на лице.
— Что за дикий звонок, патрон? Почему ты не отвечал на вызовы?
Судя по голосу, Венсан был в панике. Сервас осознал, что телефон действительно звонил, но он не услышал его в водовороте событий. Голос Эсперандье подействовал как лекарство.
— Потом
— Ты прекрасно знаешь, что он не согласится. Это незаконно. С Юго сняли все обвинения.
— Еще как согласится! Мы допросим его по другому делу.
— О чем ты?
Сервас рассказал лейтенанту о своей идее.
— Действуй, я приеду, как только смогу.
— Но ты ничего не видишь!
— Еще как вижу… И поверь, иногда лучше быть слепым.
— Ты не в больнице? — после долгой паузы спросил Венсан.
— Нет. Я на автостраде, на площадке для отдыха.
— Что? Почему ты…
— Забудь. Нам сейчас не до разговоров, отложим все объяснения на потом.
У него за спиной хлопнула дверца машины. Мартен резко повернулся, попросив помощника подождать.
По лицу сидевшего за рулем Давида блуждала рассеянная улыбка. Они встретились взглядами, и Сервас дернулся, как от удара током. Он быстрыми шагами направился к машине, потом побежал. «Форд Фиеста» мягко тронулся с места и направился к выезду.
Происходящее напоминало дурной сон. Сервас сказал себе, что далеко Давид не уедет, все выезды блокированы, но уже через секунду все понял. «Нет! Нет, Давид, НЕТ!»
Он бежал и кричал, подталкиваемый в спину отчаянием, страхом, яростью, и понимал, что никогда не простит себе, что был таким идиотом. Он бежал за машиной, глядя на удаляющиеся огни задних фар, бежал, зная, что не догонит. Автомобиль Давида скатился со склона, на который они поднялись всего несколько минут назад, оказался на шоссе и остановился поперек движения.
Сервас услышал, как парень выключил зажигание. Почти сразу слева истерически взвизгнули тормоза: водитель полуприцепа не справился с управлением, и тяжелая машина всем своим весом обрушилась на крохотный «Форд», превратив его в груду искореженного металла, пластика и человеческой плоти.
Все остальное Сервас видел сквозь пелену то ли тумана, то ли слез. Кареты «Скорой помощи». Полицейские машины с синими мигалками, разрывающими темноту ночи. Завывание сирен, треск полицейских раций. Крики, короткие команды, свист плюющихся пеной огнетушителей и пронзительный стон электропил майор слышал, как сквозь вату. На минивэны телевизионщиков с параболическими антеннами на крышах он внимания не обратил, а молодую журналистку, которая осмелилась сунуть ему микрофон под нос, отшил довольно грубо. Все, что происходило вокруг, казалось мороком, наваждением. Он дотащился до кафе, где суетились люди, похожие на растревоженный дымом пчелиный рой, и ему в голову пришла странная мысль: все эти люди не ведают, что безумны, но они безумны, ибо только безумцы могут испытывать желание жить в подобном мире и день за днем вести его к гибели. Сервас заказал кофе.
Интермедия 4
В могиле
Ее рассудок обратился в крик.
В стон.
Он усиливался, пожирая все остальные мысли.
Она беззвучно кричала от отчаяния, выплескивая ярость, страдание и одиночество… все, что месяц за месяцем лишало ее человеческой сущности.
А еще она умоляла.
Сжальтесь, сжальтесь, сжальтесь, сжальтесь… выпустите меня отсюда, умоляю вас… Она кричала, и молила, и плакала. Беззвучно, потому что произнести ничего не могла. Он заткнул ей рот кляпом,
Она сидела на земляном полу, привалившись к стене, иногда ложилась на свой грязный матрас и большую часть дня дремала, свернувшись калачиком. Время от времени она с трудом поднималась, чтобы походить, но сделать удавалось всего несколько шагов. Она перестала сражаться. Одежды на ней больше не было, а поскольку кормил он ее раз в два дня, она ужасно исхудала, так что кости выступали из-под кожи, грозя прорвать ее. Палач больше не мыл ее, но вони собственного тела она не замечала, мучили только горечь во рту и гнойный привкус от образовавшегося на нижней челюсти абсцесса. Грязная голова немилосердно чесалась. Весила она от силы килограммов сорок и почти лишилась сил.
Он больше не забирал ее наверх, в столовую. Не стало ужинов под музыку, зато он перестал ее насиловать. Кому понравится спать с животным?
Она не понимала, почему до сих пор жива, ведь мучитель нашел ей замену. Однажды он устроил им встречу. Идти сама она не могла, так что ему пришлось тащить ее за собой вверх по лестнице. «Черт, как же ты воняешь!» — сказал он, морща нос. В кресле за столом, привязанная широким кожаным ремнем к спинке, сидела ее «сменщица». Они встретились глазами, и у «новенькой» был тот же взгляд, что у нее самой несколько месяцев — или лет? — назад. Сначала она ничего не сказала — не было сил, только покачала головой, но успела заметить ужас в глазах молодой женщины, одетой в ее платье, вымытой и надушенной. Перед тем как он снова запер ее в погребе, она каркнула: «Это мое платье!» — и больше новую жертву не видела. Время от времени сверху доносились звуки музыки, оповещая ее о происходящем. Интересно, в какой части дома палач держит свою добычу?
Очень долго она боялась сойти с ума и цеплялась за реальность, чтобы совладать с подступающим безумием. Теперь она сдалась. Сумасшествие подкарауливало ее, как хищник, загнавший дичь и уверенный, что та никуда не денется. Оно питалось ее страхом, ее отчаянием, лишая способности рассуждать здраво. Существовал один-единственный способ борьбы — думать о сорока прожитых годах, о том, чем была ее жизнь. Нет, не ее, другой женщины — с тем же именем, но ничуть на нее не похожей. У той женщины была замечательная, яркая, трагичная, но уж точно не скучная жизнь.
Думая о Юго, она испытывала горестное сожаление. Она гордилась своим мальчиком. Знала все о его вредных привычках, но гордилась, не ей было бросать камень в чужой огород. Сын, красавец и умница, был ее главным достижением. Где он теперь? В тюрьме или на воле? Тревога за Юго разрывала ей грудь, а воспоминания о том, как они играли в саду или на пляже, ходили ранним утром под парусом на озере, приглашали весной друзей на барбекю, причиняли невыносимую боль. Друзья восхищались их семьей, этого она не забыла. Перед глазами, одна за другой, вставали сцены обычного человеческого счастья: Матье с блаженной улыбкой на круглом щекастом лице подбрасывает вверх смеющегося пятилетнего Юго. Отец укладывает сына спать и читает ему «Робинзона Крузо», «Остров сокровищ» или «Войну пуговиц». Матье погиб в расцвете лет — разбился на машине, — оставив жену и сына одних. Иногда она ужасно на него за это злилась.