Круги на воде
Шрифт:
– А я не умер. Непростительная оплошность. Никогда не возвращайтесь с того света – этого вам не простят, – произнес небрежно, но каким-то надтреснутым голосом Эдвард.
– Не говори так. Когда Эммелина узнала, что ты жив, она написала мне: «Просто не верится такому счастью!»
– Да, мне кажется, она действительно обрадовалась. В каждом правиле есть исключения, а то, что единственным человеком, который не возражал против моего воскрешения, была моя мачеха, делает ситуацию еще более комичной. Ну так что еще она тебе написала?
– Ты же знаешь, как Эммелина пишет письма. Там было что-то про
Сьюзен заметила, что он усмехнулся.
– Это всем так приятно! Особенно Арнольду!
Сьюзен не любила, когда люди ходят вокруг да около. Она взорвалась:
– Слушай, Эдвард, о чем ты говоришь? Почему твой дядя Арнольд не должен обрадоваться этому? Если все из-за какой-то семейной ссоры, мне лучше об этом знать, а то я обязательно сунусь куда не надо.
– Да, это уж обязательно! Да нет, не ссора, а просто неловкая ситуация. Но раз ты попадешь в семью Рэндом, тебе лучше рассказать. – Он качнул обоими чемоданами и вздернул подбородок. – Итак, начнем с краткого экскурса в историю семьи Рэндом. В последнем поколении три Рэндома: мой дядя Джеймс, мой отец Джонатан и мой дядя Арнольд. Джеймс потерял жену и сына и во второй раз не женился. Джонатан, когда перепробовал массу других занятий и все неудачно, дважды женился, после чего умер, оставив сына – меня, жену – Эммелину и великое множество долгов, заплатить которые дядя Джеймс счел своей обязанностью. У него было очень развито чувство долга. Он выделил Эммелине южный коттедж и вырастил меня, не докучая излишним вниманием.
– Да? – Голос Сьюзен прозвучал вопросительно.
Эдвард засмеялся:
– Дорогая, там не было «да», одно громадное «нет». Все закончилось грандиозным скандалом, и я удалился.
Сьюзен сразу вспомнила тот скандал. Из-за Вероны. Эдвард был ужасно в нее влюблен, но Джеймс Рэндом стал в позу: хочешь жениться – пожалуйста, но изволь оплачивать свои счета сам, выплата карманных денег прекращается в день свадьбы. Молва приписывала Джеймсу Рэндому еще более драматичные детали, в частности высказывание, что он скорее согласится видеть Эдварда в гробу. Однако Сьюзен знала Джеймса Рэндома как человека достойного, который привык сдержанно выражать свои мысли, и даже тогда, в свои семнадцать, не могла в это поверить. Вспомнив, как все было, Сьюзен решила, что ей будет лучше выразить свою заинтересованность только взглядом. Всегда лучше промолчать, чем брякнуть что-нибудь не то, но обычно она вспоминала это золотое правило тогда, когда было уже слишком поздно.
Эдвард вновь качнул чемоданами и продолжил все так же небрежно и отрывисто:
– А теперь пропустим четыре с половиной года. Меня считали мертвым почти три из них – это всех устраивало, что было вполне обоснованно. Дядя Джеймс, естественно, составил новое завещание. Даже если официально меня не лишали наследства, не оставлять же его трупу. Итак, Эдвард мертв, Джеймс мертв, и дорогой дядя Арнольд получает все. Вот так
Сьюзен покачала головой:
– Не думаю. В углу последней страницы были какие-то каракули, которые я не смогла разобрать, но я подумала, там опять что-нибудь про того котенка, который неожиданно стал красавцем, и Эммелина переименовала его из Черныша в Люцифера. Послушай, ты хочешь сказать, что дядя Арнольд не собирается ничего менять? Теперь, когда оказалось, что ты жив?
– Не собирается.
– Но разве его нельзя заставить? Мистер Рэндом никогда бы не исключил тебя из завещания, если бы не считал, что ты умер.
– А как можно доказать, что сделал бы, а чего не сделал бы человек, который уже мертв? Мы крупно поссорились – и он изменил завещание. Таковы факты, а правосудие испытывает глупое пристрастие к фактам.
– А когда он изменил завещание? Когда ты уехал или когда он поверил в твою смерть?
Мгновение Эдвард сердито смотрел на Сьюзен. Затем рассмеялся:
– Не принимай это близко к сердцу, детка. Я не собираюсь выносить сор из избы. Может, и грязно, но пусть лучше все остается дома.
Она опешила – так он мог разговаривать со школьницей пять лет назад. Надо, надо было держать язык за зубами! Но она не выдержала и вот – получила по заслугам. То, что он осадил ее, было не обидно, а вполне естественно. Она покраснела, но рассмеялась и сказала немного виновато:
– Извини, просто вырвалось.
И сразу теплое, родственное чувство возникло между ними. Он вспомнил, что в Сьюзен всегда было что-то располагающее. Возможно, со временем это и надоедает. Может быть. Кто знает. Неожиданно для себя он сказал:
– Вот ты действительно не изменилась.
– Ты тоже. Я уже говорила тебе об этом.
Он снова помрачнел:
– Многие сказали бы, что я очень сильно изменился.
Сьюзен покачала головой:
– Я не верю, что люди на самом деле меняются. Просто всплывает какая-то черта характера, и ты замечаешь ее чаще, чем раньше, но это не совсем то. Яблоко не может стать грушей, а малина – сливой. У каждого человека тоже своя сущность, и, мне кажется, она сохраняется.
– Кислый виноград и гнилая мушмула! – сказал Эдвард. – Может быть, ты и права. Имей в виду: я тоже вроде этой мушмулы. Если мы явимся рука об руку, это испортит даже твою безупречную репутацию. Понимаешь, я не могу отчитаться за эти четыре с половиной года, и, как намекну ла Эммелина, обо мне рассказывают массу занятных историй. Боюсь, это ее огорчает, но ничем не могу ей помочь.
– Ты мог рассказать, где ты был.
– Боюсь, это было бы опрометчиво. – Опять горечь в голосе.
У Сьюзен заныло сердце: как обида ломает человека. Но Эдвард продолжал:
– Самая популярная версия – я под чужим именем сидел в тюрьме. Но есть и другие, тоже неплохие. Что я убил кого-то на дуэли и бежал из страны, или меня выгнали из клуба за шулерство.
– Прекрати, – сказала Сьюзен. Пожалуй, слишком пылко и сердито.
– Не волнуйся. Берлингэм – человек смелый. Он предложил мне должность. Это не тайна: если он сказал об этом Эммелине, значит, на расстоянии двадцати миль это всем известно. Значит, и дядя Арнольд уже в курсе – Берлингэм, может быть, для этого и сказал.