Круги на воде
Шрифт:
Из его здоровенных красных глаз выкатились две крупные слезы, и исчезли в сухой траве… Урод плакал!!! Пораженный этим зрелищем я стоял, не зная что предпринять. Ответить ему? Поймет ли он вообще мои слова? Да и что я могу ответить на этот вопрос?
— Что я? — настойчиво повторил урод, и выпрямился, стоя передо мной на коленях. Только сейчас я заметил, что по траве за ним стелется кровавый шлейф, обильно усыпанный омерзительными белыми личинками. И когда урод выпрямился, я увидел огромную рваную рану на месте его солнечного сплетения. Должно быть от моего удара его податливые ткани просто разошлись в разные стороны, и я
Урод умирал!
— Я не знаю… — тихо ответил я, и он понял…
— А что… Что ты… такое? — с усилием произнес он. Было видно, с каким трудом ему даются слова. Его рот, кажется, не был приспособлен для речи. Впрочем, кажется, он не был приспособлен вообще ни для чего!
— Я? Я человек…
— Че-ло-век? — по слогам произнес урод, будто пробуя слово на вкус, смакую каждый его слог… — Че-ло…
Он не смог закончить — его вырвало кровавым месивом на его собственные колени.
— Я… тоже… человек! — произнес он, наконец, — Че-ло-век!
И сейчас я видел в его глазах чувства и эмоции. Я видел радость, светившуюся в зрачках этих жутких глаз, видел счастье от осознания своего предназначения. Казалось, всю свою короткую жизнь (а впрочем, почему короткую? Откуда я знаю, откуда пришло это существо, и сколько прожило ТАМ) урод жил, пытаясь осознать, кем же он является на самом деле, и вот теперь, на краю смерти, он понял это! В его глазах не было страха. В них вообще не было ничего, кроме этой всепоглощающей радости…
Он считал себя человеком, и радовался этому, как может радоваться ребенок… Должно быть, он и был ребенком. Уродливый детеныш уродов…
Что я мог сказать ему? Разубедить его в том, что раз у него, как и у меня, по паре рук, ног и глаз, то он тоже является человеком? Кем бы он ни был, он умирал, и это моя рука нанесла ему смертельный удар…
— Прости… — произнес я, опять же, скорее, самому себе. Пусть урод понимал русский язык — это не означало, что он поймет весь подтекст этой фразы. Но он понял…
— Не… Не вини… Не виноват! — с трудом выговорил он, вновь начиная покачиваться из стороны в сторону, — Все… Все надо… смерть…
Он вопросительно посмотрел на меня, спрашивая, уловил ли я смысл этого плохо связанного предложения.
— Да, — сказал я, — Всем когда-то надо умирать…
Глаза урода вновь полыхнули радостью. Радостью от того, что его поняли. Детской радостью…
— Умирать… Умирать меня! — прохрипел он, вновь захлебнувшись собственной кровью.
— Что?
— Умирать… меня… — уже тише произнес он, как только прокашлялся.
Урод протянул ко мне руку, сложенную в кулак, и я инстинктивно отшатнулся, с ужасом взирая на червей, копошащихся на его коже.
— Ты… умирать… меня…
Я понял… Я поднялся на ноги… Я кивнул и направился к машине… Я взял из Сашиных рук автомат и вернулся к уроду…
— Прости… — сказал я, приставив ствол к его затылку, но не успел спустить курок. Урод повернулся ко мне лицом, так, чтобы ствол «Калаша» смотрел ему в глаз.
— Так… умирать… человек — сказал он, и я вновь понял его. Да, люди умирают, глядя в лицо смерти.
Я спустил курок…
Я вытер
Ведь он не собирался нападать… Он был беззащитен, как выпавший из гнезда птенец. Должно быть он спал в траве, когда появились мы, а потом боялся подойти. Ну а когда Саша бросилась бежать… Черт его знает, о чем он подумал! О том, что мы с ней сейчас исчезнем в чреве машины, и он никогда уже не сможет заговорить с нами, спросить, кто он такой, и кто такие мы, раз так на него похожи (по крайней мере, отдаленно)? Или, может быть, он просто решил, что с ним играют? В догоняшки? В салки? В какую-то игру, ведомую лишь одним его сородичам?
Кем мы виделись ему? Как он смотрел на нас? Считал ли эталоном себя, а нас находил просто похожими на него? Или, наоборот, увидев эталон в нас и счел, что мы — высший вид, те, кому нужно подчиняться? Смотрел ли он на нас, как гадкий утенок смотрел на прекрасных лебедей? Не знаю, да это уже и не важно. Не важно, потому что секунду спустя появился я, и одним ударом выбил душу из его слабого тела!
Поневоле я вспомнил и того урода, с которым встретился здесь же, когда на этом месте еще стояла гигантская черная стена грани мира. Он схватил меня за руку и втянул к себе, в свой мир… Он не ударил меня, не впился зубами в руку — просто притянул к себе! Должно быть он был просто неразумен, гораздо глупее этого маленького существа, называвшего себя человеком из-за некоторой схожести со мной. Как бы поступила обезьяна в зоопарке, просунь я руку в ее клетку? В испуге отскочила бы прочь, или потянулась ко мне? Может быть даже схватила меня за руку, думая, что ей предлагают угощение…
И что же, получается, будь у меня автомат в зоопарке, я бы изрешетил весь обезьянник, как выпустил три десятка пуль туда, за предел, видя несколько тонких скрюченных рук, тянущихся ко мне?
— Ты говорил с ним? — спросила Саша, когда я, привычным движением закинув автомат на заднее сиденье, уселся за руль.
— Да, — ответил я.
— Значит эти… эти существа разумны?
— До некоторой степени.
Мы помолчали, задумчиво глядя перед собой, и думая в этот миг каждый о своем. Хотя нет, я не думал ни о чем. В моей голове была пустота…
— Смотри! — воскликнула, вдруг, Саша, указывая направо.
Там, в степи, вдалеке, неторопливо двигались три человекоподобных существа. Разглядеть их отсюда было невозможно — мы видели лишь три фигуры, цепочкой двигавшиеся параллельно нам. Я смог разобрать, что одна из этих фигур несет что-то в руках, но что именно, я не видел, как не напрягал зрение.
— Может быть это люди? — с надеждой спросила Саша, — Может быть ты все же ошибся, и это не твой мир?
— Я ошибся только в одном, — уныло ответил я, легонько нажимая на педаль газа, — В том, что грань миров должна находиться здесь. Это не люди! Это… Это уроды! Такие же, как тот малыш, только, быть может, опаснее. Я не знаю, что может быть у них на уме, да и никто не знает. Наверное, даже они сами…