Круги от камушка
Шрифт:
– Че, хорошо записалось? Урроды!
Убрать мобилу, естественно, не успели. Теперь она торчала в двух метрах от пола из руки главного героя, продолжая бодро пропагандировать непревзойденные качества рыжих кобылов, и в озверелых героевых глазах отчетливо читалось: просто об пол неинтересно, а вооон об ту стенку – самое то. А потом займемся урродами. Выебу нахуй пидарасов!!!
(«Четыыре белых эскадроона Семеен Миихалыч зарубииил…» – отозвался в башке берущий за душу красноармейский голос).
Впрочем, животное породы «семиклассник»
С одной стороны, мобилу это спасло: каратель сменил первоочередной приоритет с уничтожения улик на ликвидацию преступника. С другой стороны, спасти последнего уже было нечему, некому и, главное, некогда…
Допинав подвывающий клубок из ног и рук, Костик перенес внимание на второго персонажа, накрепко примерзшего к подоконнику.
– Слышь, ты, уебан! Этому передашь, как прочухается: мобилу верну, когда запись скину. Если захочу! Понял, не?
Клубок на полу издал неразборчивое: «уука… ййдуубля… здецте… ууук…» Несколько новых пинков ясности монологу не добавили, только слегка подняли громкость.
– Короче, пиздюки! Кому вякнете – за яйца подвешу! А потом оторву нах! А щас валите отсюда в пизду!!!
Примерзший издал некую последовательность фонем, смысл которых неясным образом складывался в «ненадопонялиоченьхорошопонялиненадоужеуходимуже
ушлиненадобля». Отмерз от подоконника, деревянными руками подобрал с пола останки павшего товарища, и уволок их по коридору, оглядываясь и успокоительно бормоча.
А понемногу остывающий Костик уселся на место примерзшего («…надо же, теплое!..»), перевел запись на начало и запустил по-новой. Минут пять коридор оглашался хмыканьем, гыканьем и репликами вроде «твою мать, руки кривые! че за ухо в кадре?!» Впрочем, судя по общей тональности, герой остался в целом доволен эпизодом. Натуральные эмоции – за них многое прощается.
Досмотрев, он снялся с подоконника и ушагал в темноту коридора, засовывая новообретенную мобилу в карман джинсов.
– Здрасьте, Нелли Наумовна!
– Здравствуй, Хоев.
Обогнав историчку, Костя отсчитал двадцать широких шагов, и на мгновение крутнул головой. Никогда не мог удержаться, сколько ни зарекался. Вот и в этот раз: сетчатка за полсекунды впитала изящный силуэт, карие глазища и рыжую гриву до пояса, а широкий Костиков шаг внезапно стал причинять обладателю изрядные неудобства. Пришлось, шепотом матерясь, перестроиться к стенке и сделать вид, что внезапно и ужасно зачесалась нога в туфле.
– Что, Костя, ноги чешутся? Носки давно не менял?
Нелли прошествовала мимо, издевательски улыбаясь. Все она понимала, сучка.
– Не вздумай на уроке разуться! Окна заклеены, разбивать придется! – донеслось из удаляющейся
Не ладил он с Наумовной, хоть тресни. С самого первого урока, еще в десятом, когда попытался с ней поспорить о роли Троцкого в революции. Это с выпускницей истфака-то! Загнала в угол, распотрошила на глазах у ржущего класса, торжественно выклевала печень и оставила подыхать от позора под общее улюлюканье. В тот раз, правда, досталось всему классу: разъяренной Наумовне одной жертвы всегда было мало. Но запомнили, естественно, только Хоева. Одиннадцатые, вон, весь десятый класс его «Троцким» погоняли.
Костя Хоев на полном серьезе собирался поступать на истфак МГУ. С восьмого класса собирался. Читал, учил, дурел, заработал в школе репутацию чрезвычайно начитанного гопника, но направления не менял… пока в исторический второй день десятого класса не влупился с разбегу в эту рыжую дуросволочь. Весь мозг отбил. Оказалось, что читает он не то и не так, выводов делать не умеет и никогда не научится, лоб у него чугуньевый, и именно из-за таких вот големов история никак не может стать нормальной наукой. В общем, последние полгода Костик всерьез подыскивал себе другую экологическую нишу. Если у них на истфаках водятся еще такие Наумовны – печенки на всех не напасешься.
При этом красивая же, зараза! Двадцать четыре года, в самом расцвете девка, и от природы наделена по-царски. Физкультурник, говорят, в учительскую не заходит, когда Нелли там – чтобы потом не краснеть. Мордочка у нее, конечно… характерно национальная… но неким непостижимым образом из этих марсиански-огромных глаз, носика, достойного служить тараном триремы, широченных скул, крупного (мягко говоря) рта и неожиданно скромного подбородка складывается милейшее личико: глянешь – не оторвешься.
Пацаны сначала Костика подбивали – мол, Наумовна же в тебя втюрилась напрочь, давай подкатывайся, дело верное. Однако несколько встреч на уроках и в коридорах отбили у него всякую охоту даже приближаться к Нелли, не то что «подкатываться». Язык у девушки оказался подвешен за нужный конец, стебала она его с удовольствием, безжалостно и – что самое мерзкое – прилюдно. Теперь, когда приходилось пройти мимо – пробегал на максимальной скорости, здоровался как можно нейтральнее… и все равно, отсчитав двадцать шагов, оглядывался. После чего, матерясь, сворачивал к стенке и подвергался новой порции унижений.
Почесав как следует ногу, Костя прочапал в класс, хряснул сумкой об парту, уселся и обозрел. Вокруг кипела жизнь.
– …Пики козыри!..
– …Что у тебя вот тут написано, я разобрать не могу?…
– …А он мне такой: да че ты ломаешься…
– …Вилка, ты геометрию сделала?..
– …И че, ты с ним поехала?..
– …А я вальтом!..
– …Тут? «Квазипараболическая зависимость»… ну чего уставилась? Я, что ли, это выдумала?
– …Вилка?.. Вилкаа?… Ну Виола?!..