Круглая печать
Шрифт:
Отцу Садыка не было еще сорока, однако выглядел он старше своих лет, потому что рано начал лысеть и страдал одышкой. Он преподавал математику в узбекской школе и очень любил свое дело. Его радовало, что те знания, которые он сам, будучи уже двадцатилетним женатым мужчиной, с таким трудом добывал из старинных книг, из длинных и мучительных бесед со стариками, теперешним его ученикам доставались легко. Правда, он никогда не напоминал детям об этом, не ссылался на былые свои трудности, потому что знал — такие примеры малоубедительны для молодежи. Единственное, что он позволял себе, это ссылки на классиков литературы, искусства и науки Древнего Востока и всегда приводил
«Искандер Греческий во времена завоевания мира при помощи разных хитростей некоей крепостью овладел и разрушить ее повелел. Ему сообщили, что там есть ученый местный, в разрешении всяких трудностей весьма известный. Искандер потребовал его к себе и, увидав, когда тот вошел, лицо некрасивое до удивления, вызывающее у других людей отвращение, сказал: «О, какой ужасный вид! Он других людей смущает и страшит».
Мудрец от этих слов вспылил и, раздраженно усмехаясь, проговорил:
Не смейся над тем, что дурен я собой, Невеждою, неучем грубым не будь. Ведь тело — что ножны, душа же — что меч: В булатном мече, а не в ножках вся суть.И еще сказал: «Чья наружность и чей нрав нехороши, для того кожа на теле — как темница для души. Своим существованием он так стеснен, что в сравнении с такой жизнью темница кажется ему привольным местом отдыха.
Того, кто зол и груб и не в ладах с людьми, Несчастным почитай, а не стремись добиться От управителя: «В тюрьму его возьми», Ведь кожа для него на теле — как темница».Учитель Касым был убежден, что все знания, которые человек получает из книг, все: и литература, и история, и география, и даже математика с физикой — должны делать человека лучше, честнее, бескорыстнее. «Образованный человек», — говорил он про кого-нибудь, и это было самой высокой похвалой. «Образованный человек, — говорил он, например, о Талибе, сыне кузнеца Саттара. — У него ум и сердце всегда живут в благородной дружбе». «Образованный человек» в устах учителя Касыма означало не только то, что человек знает науки, но и то, что это человек прекрасной души. И учитель удивлялся, когда это бывало не так.
Еще несколько лет назад он так же удивлялся своему старому школьному товарищу Уктамбеку Таджибекову. Нет, никаких плохих поступков или даже проступков Таджибекова он не замечал. Он удивлялся тому, что не замечал в нем поступков действительно хороших. Уктамбек Таджибеков не делал подлостей, по крайней мере очевидных, но никогда, никогда, никогда не делал ничего такого, что могло бы ему повредить. Если он выступал за справедливость, то только тогда, когда на стороне справедливости была и сила. Если он восставал против неправды, то лишь в том случае, когда неправый был к тому же и слаб. И странно было учителю Касыму, что другие люди этого не замечают, не хотят замечать, или не придают этому значения.
Утром, когда на улице Оружейников стало известно о загадочном убийстве Махкам-ака, отец Садыка должен был пойти к тому старому книжнику, у которого был накануне вечером. Тот обещал ему старинную рукописную книгу, которая была большой редкостью. Весть об убийстве чуть было не изменила его планы. Он подошел к толпе, стоящей возле конторки, и думал, что, может быть, нужна его помощь,
Он вернулся домой, опять нагруженный книгами, среди которых были рубайи Омара Хайяма, особенно ценный полный сборник его стихов. Он сидел в комнате для гостей — это была самая прохладная комната в доме — и бережно перелистывал страницы, украшенные древним каллиграфом и художником. Оранжевые павлины, розоволицые красавицы были оплетены сложным узором, который так соответствовал арабской вязи мудрых четверостиший.
Без стука, не спрося разрешения, будто свой в этом доме, вошел Уктамбек Таджибеков. Учитель постарался скрыть свою досаду на появление непрошеного гостя. Во всяком случае, он был вежлив, пригласил гостя сесть, налил ему в пиалу остывшего чаю.
— Дорогой Касым, — сказал бухгалтер Таджибеков, — я видел тебя сегодня утром в толпе. Я надеялся, ты подойдешь ко мне, ибо горе сближает людей, а ведь мы старые товарищи. Но ты не подошел.
— Я спешил, — сказал учитель, — меня ждали.
— Но такое большое горе… Разве каждый день у нас на улице убивают почтенных стариков?..
— Да, это большое горе, — сказал учитель Касым. Он действительно очень переживал смерть старика, думал об этом сегодня весь день и не мог отделаться от какого-то странного ощущения. Почему-то мысль его все время сбивалась на Уктамбека Таджибекова, почему-то он все время слышал его уверенный голос, его деловые интонации. Потому, наверное, он и взялся сейчас за Омара Хайяма, потому-то так разглядывал его стихи, многие из которых и без того знал наизусть.
Ты обойден наградой, позабудь. Дней вереница мчится как-нибудь. Небрежен ветер в вечной книге жизни, Мог и не той страницей шевельнуть.«…Небрежен ветер в вечной книге жизни…»
— Твое равнодушие меня удивляет, — сказал бухгалтер. — Твои советы могли бы очень пригодиться. Ты человек чистой души.
— Знаешь, — как можно более сдержанно сказал отец Садыка, — там, где ты со своим умом, мне со своей душой делать нечего.
— Ты хочешь сказать, что ты мне не веришь? А между тем это странно. Я ни разу не врал тебе. И если я говорю, что мы нуждались в твоем совете, что нам могли бы помочь твои мысли, я не лгу.
— Я плохой сыщик, — сказал учитель Касым. — Я всегда рад помочь тебе, я от всей души хотел бы найти мерзавцев, которые убили нашего Махкам-ака. Но ты же сам сказал сегодня утром, что убийцы обязательно будут найдены. Дай бог, чтоб это было так.
— А ты как думаешь? Найдем мы убийц?
— Ну, если ты сказал…
— А сам-то ты как думаешь?
— Я верю твоим словам, — ответил отец Садыка, чтобы закончить этот тягостный разговор.
Но бухгалтер хотел говорить еще.
— А мне самому, мне ты веришь?
— Достаточно, дорогой, что я верю твоим словам, — сухо произнес учитель.
— Ну, смотри… Народ доверил тебе воспитывать своих детей, а ты рассуждаешь как-то не по-нашему. Камень, что ли, держишь за пазухой или знаешь что-то и молчишь…
Бухгалтеру очень хотелось, чтобы учитель хоть как-то дал ему понять, видел он его вчера выходящим из конторки или не видел. Весь разговор для этого и был затеян.
— Подозрения у тебя есть какие-нибудь? — спросил Таджибеков.
— Я же тебе сказал, что я не сыщик.