Круглая Радуга
Шрифт:
Глубина этого пугает его. Он чувствует себя ответственным за её безопасность и часто ловится на это. Поначалу они остаются вместе днями напролёт, пока ему не понадобилось выходить для продажи или за продовольствием. Он мало спит. Ловит себя на рефлективной лжи ей: «Всё хорошо», «Беспокоиться не о чем». Иногда ему удаётся побыть одному у реки, ловит рыбу на кусок лески и одну из её шпилек. Попадается по рыбине в день, в удачные дни пара. Они чокнутые эти рыбы, всё что плавает в воде Берлина в эти дни лучше обходить десятой дорогой. Когда Грета плачет во сне дольше, чем он может выдержать, ему приходится будить её. Они попробуют поговорить или перепихнуться, на что у него в последнее время всё меньше и меньше настроения, и от этого ей ещё хуже, потому что она чувствует, что ему надоело, и это правда. Порки, похоже, её утешают и он получает прощение. Иногда он слишком уставший даже для этого. Она его постоянно доводит. Однажды вечером он ставит перед ней варёную рыбу, нездорового вьюна с повреждёнными мозгами. Есть она не желает, ей будет плохо.
– Тебе нужно поесть.
Она отворачивает голову в сторону, потом в другую.
– О, да что ты будешь делать, слушай сюда, пизда, ты не единственная вообще-то, кто пострадал—ты давно туда выходила?
– Ещё бы. Всё время забываю как должен был ты настрадаться.
– Блядь, вы, Немцы, чокнутые, вы все поголовно думаете, будто мир против вас.
– Я не Немка,– только что вспомнив,– я из Ломбардии.
– Недалеко ушла, дорогуша.
С шипением, раздув ноздри, она хватает столик и швыряет прочь, тарелки, вилки-ножи, рыба с лёту шмяк об стену и начинает по ней стекать, всё ещё, даже после смерти, нарывается на неприятности. Они сидят каждый на своём стуле, полтора метра угрожающе пустого пространства между ними. Это тёплое, романтичное лето 45-го и, при всей при той капитуляции, культура смерти продолжает преобладать: то, что Бабушка называла «преступлением на почве страсти» превратилось, в отсутствие особой страсти к чему бы то ни было на нынешний день, в расхожий способ решения межличностных разногласий.
– Убери.
Она прищёлкивает бледный обкусанный ноготь большого пальца об один из её верхних зубов и смеётся, тем неповторимым смехом Эрдман. Слотроп, весь дрожа, чуть не сказал: «Ты не представляешь что сейчас—», но затем замечает выражение её лица. Ещё как представляет. «Окей, окей». Он расшвыривает её нижнее по комнате пока не находит чёрный пояс-корсет, который искал. Металлические застёжки резинок-подвязок просекают тёмные вздутые рубчики на более ранних синяках, что сходили уже с её ягодиц и ляжек. Он вынужден пустить кровь, прежде, чем она убирает рыбу. Закончив, она становится на колени и целует его ботинки. Не совсем тот сценарий как ей хотелось, но недалеко ушла дорогуша.
Однако, с каждым днём это заходит всё дальше, и Слотропу страшно. Такого ему не приходилось ещё видеть. Когда он выходит в город, она просит привязывать её чулками к кровати, кино-звездовски, начетверо. Иногда она уходит из дому и не возвращается несколько дней, потом приходит с рассказами про Негров ВП, что били её дубинками, ебали её в жопу, ей так понравилось, о, в надежде вызвать какую-нибудь расистскую/сексуальную реакцию, что-нибудь чуть-чуть причудливое, чуть-чуть другое...
Неизвестно что с ней не так, но Слотроп уже заразился. Выходя в развалины он видит темень по краям всех изломанных очертаний, темень проступает из-за них. Свет гнездится в волосах Маргреты как чёрные голуби. Стоит ему глянуть на свои меловые руки и, каймой вдоль каждого пальца, темень стекает и скачет. В небе над Александер-пляц он видел KEZVH мандалу Полковника Тирлича, и лицо Чичерина на больше чем одном из случайных Воен-Полов. Поперёк фасада Титаник-паласт, в красном неоне сквозь туман, однажды ночью он увидел Сдохни, Слотроп. Воскресным днём на Ванзее, армада парусов, все выгнуты одинаково, терпеливо, мечтательно по ветру, нескончаемо тянулись на фоне дальнего берега, толпа малышни, в солдатских пилотках свёрнутых из старых армейских карт, сговаривались утопить и принести его в жертву. Он спасся только лишь пробормотав Hauptstufe, трижды.
Домик у реки служит заводью, которая действует как пружина-подвеска для дня и погоды, пропуская лишь плавную смену света и зноя, вниз в вечер, снова вверх, в утро до пика полудня, но всё приглушается мягким покачиванием землетрясения от окружающего дня.
Когда Грета слышит выстрелы во всё более отдалённых улицах, ей вспоминаются установки звука в пору её ранней карьеры, а взрывы воспринимает как сигналы к равномерному заполнению титанических съёмочных площадок её снов многотысячной массовкой: кроткие, подгоняемые ружейными выстрелами, взбираются и спускаются, построенные порядками, которые совпадают с представлениями Режиссёра о живописности—половодье лиц загримированных жёлтым, с белыми губами из-за несовершенства киноплёнок того периода, обливающиеся потом жёлтые переселения, убегающие ниоткуда, спасающиеся в никуда...
Сейчас раннее утро. Дыхание Слотропа белеет на воздухе. Он только что очнулся ото сна. Часть 1-я поэмы с гравюрами по дереву сопровождающими текст—женщина приходит на выставку собак, где, каким-то образом предоставляются услуги по оплодотворению. Она принесла своего китайского мопсика, который у неё сучка с тошнотворно миленьким именем, Мимси или Гуньгуля или что-то такое там, туда, чтоб обслужили. Она коротает время в саду, с некоторыми другими дамами среднего класса, как и сама, когда из какой-то загородки неподалёку слышит голос своей суки, кончающей. Звук длится и длится дольше, чем следовало бы, и она вдруг осознаёт, что это звучит её собственный голос, в этом нескончаемом крике сучьего наслаждения. Присутствующие, из вежливости, делают вид, будто не замечают. Ей стыдно, но ничего не может поделать, она теперь во власти потребности находить всякие другие животные виды для ебли. Она сосёт член пегого пса дворняжных кровей, который пытался покрыть её на улице. В бесплодном поле рядом с изгородью из колючей проволоки, под зимними зарницами в тучах, высокий конь заставляет её встать на колени, пассивно, и целовать ему копыта. Коты и песцы, гиены и кролики, ебут её внутри автомобилей, затерянных ночью в лесах, у далёких источников в пустыне.
Начинается Часть 2-я, она обнаружила, что беременна. Её муж, недалёкий, запанибратский продавец сеточных дверей, заключает с ней соглашение: обещанное с её стороны никогда не озвучивается, но взамен, девять месяцев спустя, он отвезёт её, куда сама захочет. Так что под конец её срока он на реке, Американская река, в лодке, гребёт вёслами, обслуживает её странствие. Ключевая гамма текущего раздела фиолетовый.
Часть 3-я находит её на дне реки. Она утопленница. Но все формы жизни наполняют её лоно. «И использовав её как русалку» (строка 7), они переносят её дальше сквозь эти зелёные речные глубины. «Вглубь, и обратно./ Старик Сквалидози, бороздитель глубин,/ Видит прозелень её чрева меж водорослей» (строки 10-13), и вытаскивает её. Он классически бородатая Нептунова фигура со старым упокоенным лицом. Из её тела изливается тут потоп различных творений, осьминоги, северные олени, кенгуру. «Кто в силах перечислить жизни все,/ Покинувшие чрево её в тот день?» Сквалидози приметил лишь малую часть ошеломляющего разлива, пока нёс её обратно на поверхность. Наверху, оказывается тихий залитый солнцем зелёный пруд или озеро, травянистое по берегам, под сенью ив. Насекомые жужжат и зависают. Ключевой гаммой теперь зелёный. «И там, пробившись к солнцу,/ Останки её нашли сон в воде/ И в глубине лета/ Творения же разошлись, / Всяк к своей надлежащей любви,/ В самый разгар дня,/ Словно мирная река растеклись...»
Этот сон никак не оставляет его. Он наживляет крючок, опускается на корточки на берегу, забрасывает леску в Шпрее. Вскоре он закуривает армейскую сигарету и надолго застывает в неподвижности, пока туман пробирается белея меж речных домиков, а сверху военные самолёты летят, гудя, куда-то, невидимые, а собаки бегают, лают в проулках.
* * * * * * *
В отсутствие людей, интерьер сталисто сер. Переполненным, он зелен, спокойный кислотно-зелёный. Солнечный свет попадает через иллюминаторы в переборках повыше (у этого R"ucksichtslos постоянный крен в 23° 27'), и шеренга стальных смывных бачков тянется внизу вдоль переборки. В конце каждого сортирного под-отсека кофейные автоматы и кинетоскопы с прокруткой вручную. Ты видишь всех поистрёпанных, не таких роскошных женщин не-Тевтонсокого пошиба в машинах для рядового состава. По настоящему крутые и расово более золотистые тёлки достаются офицерам, nat"urlich. В этом часть того Нацистского фанатизма.
Сам по себе R"ucksichtslos продукт фанатизма иного рода: специализирующего. Этот корабль один из Сортиросудов, триумфа Германской мании к подраспределению. «Если дом органичен»,– доказывали на заре Сортиросудостроения его пронырливые сторонники,– «с живущей в нём семьёй, то и семья органична, а дом отчётливо-считываемый знак, понимаете»,– за их тёмными стёклами и под их серыми короткими стрижками, не веря ни единому слову этой белиберды, полны Макиавеллизма и молодости, пока ещё не окончательно созревшие для паранойи,– «а с наличием при доме туалетной части—дом-сплошь-органика! ха-хах!»,– напевно, с укором, выговаривают широкому блодинисто-лицему инженеру, тот, под прямым пробором в зализанных вверх волосах, заметно краснеет, потупившись на свои колени, среди добродушно улыбчивых зубов своих однокашников по технологии, потому что он чуть было не забыл эту деталь (Альберт Шпеер, собственной персоной, в сером костюме с пятном от мела на рукаве, в самом конце, подбоченясь опирается о стену, замечательно похожий на Американского ковбойного актёра Генри Фонда, давно забыл, что дом органичен и никто ему не укажет, ДДП). «Таким образом, Сортиросудну в Kriegsmarine отводится та же роль, что и туалету в доме. Потому что Военно-морской флот органичен, мы все знаем это». [Генерал, а может Адмирал, смех.] R"ucksichtslos должен был стать флагманом целой эскадры Сортиросудов. Но квоты целиком перенаправились от Флота на ракетную программу А4. Да, это может показаться странным, но Дегенколб тогда возглавлял уже Ракетный Комитет, не забывайте, и располагал как властью, так и желанием отстригать со всех служебных отраслей. Так что R"ucksichtslos, единственный-в-своём-роде, к сведению заядлых коллекционеров военных кораблей и, если вы активны на рынке, вам лучше поспешить, потому что Джи-Эл уже посетили с осмотром. Повезло, что не достался Большевикам, а, Чарльз? Чарльз, тем временем, строчит в своём широком блокноте, со стороны глядя, сосредоточенные заметки, но на самом деле описание текущей сцены, типа, Они все уставились на меня или Лейтенант Ринзо замышляет меня убить, и, конечно же, неувядаемые Он тоже один из них и Я его кончу однажды ночью, ну а тем временем коллега этого Чарльза, Стив, забыл про Русских и прервал свою презентацию сливного клапана с тем, чтобы всерьёз присмотреться к этому Чарльзу, ты не можешь выбирать себе исследовательскую группу, нет, если только-только что получил диплом и вот он я в жопе, посреди хрен знает чего, не больше чем мальчик на побегушках тут—что он вообще такое, может педик? Что я такое? Что нужно Джи-Эл, чтоб я тут торчал? Это некая неясная мера наказания в компании, может даже вплоть до, Боже правый, вечной ссылки? Я простой сотрудник, им ничего не стоит продержать меня тут 20 лет, если захотят, и д-никто и не узнает, просто будут списывать на накладные расходы. Шейла! Как я скажу Шейле? Мы обручены. Вот её фото (волосы волнами бурного моря спадают в стиле Риты Хейворт, глаза, будь этот снимком цветным, смотрели бы из-под жёлтых век с розовыми краями, и рот как вспоротый хот-дог с рекламного щита). Прокати её в Баффало Плавни