Круглая Радуга
Шрифт:
Ближе к ночи, любовники лежат голыми на холодной траве берега, слышат шум колонны приближающейся по узкой дороге. Чичерин натягивает штаны и подымается наверх посмотреть получится ли выпросить еды и сигарет. Чёрные лица минуют его, мба-кайере, некоторые взглядывают с любопытством, другие слишком заняты своей усталостью, или внимательно охраняют прицеп с секцией боеголовки от 00001. Тирлич на своём мотоцикле останавливается на минутку, мба-кайере, перемолвиться с небритым белым в шрамах. Они на середине моста. Говорят на ломаном Немецком. Чичерину удаётся выцыганить полпачки Американских сигарет и три сырые картофелины. Двое мужчин кивают, не слишком формально, не слишком улыбчиво, Тирлич отпускает сцепление своего мотоцикла, держит путь дальше. Чичерин закуривает сигарету, глядя им вслед, дрожит в сумерках. Потом он идёт обратно к молодой девушке возле потока. Они должны раздобыть топлива для костра прежде, чем совсем стемнеет.
Это магия. Несомненно—но не обязательно, фантазия. Конечно же, не впервые человек проходит мимо своего брата, на краю вечера, часто навсегда, не догадываясь об этом.
* * * * * * *
Теперь город настолько вырос в высоту, что лифты оснащены для долгого пути, с залами внутри: набивные кресла и скамьи, бары лёгкой закуски, газетные киоски, где можешь перелистать целый номер журнала Life между остановками. Для малодушных, которые со входа начинают отыскивать Сертификат об Испытаниях, на борту лифта имеются молодые женщины в зелёных заморских шапочках, зелёных бархатных басках и сужающихся брюках в жёлтую полоску—эффект женственного зута—которые хорошо натасканы по всем вопросам лифтоведения и чья работа расслабить вас: «В начальную эпоху»,– выдаёт Минди Блот из Карбон-Сити, Иллинойс, отсутствующе улыбаясь в профиль, вблизи латунного муара алмазных бликов пролетающих, пролетающих вертикальными тысячами—её взрослеющее лицо, мечтательное и практичное как у Королевы Кубков, никогда не оборачивается к вам полностью, всегда в преломлении прочь под определённым углом в коричнево-золотистом пространстве между вами… сейчас утро и цветочник в конце лифта, парой ступенек ниже, за небольшим фонтаном, принёс сирень с ирисами, свежие и ранние—«до Вертикального Решения весь транспорт был, фактически, двумерным—ах, я догадываюсь о чём вы хотите спросить»—покуда улыбка, знакомая и непреломленная для того давнего лифтного завсегдатая, проходит между девушкой и мудозвоном—«‘Как же насчёт полётов на аэропланах, а?’ Вот что вы хотели спросить, правда же!»– на самом деле, он собирался спросить про Ракету и всем известно это, однако на данной теме табу, любопытно с чего бы, и вежливая Минди дала сейчас возможность реального нарушения, нарушить подавление—обесцвеченное утреннее небо Сентября обращённое к восходу, и шершавый край утреннего ветра—в этот интимно кубическом интерьере скользящем так гладко вверх через пространство (пузырёк подымающийся в Кастильском мыле где всё вокруг него озарено зелёным неторопливой подсветки), через уровни с бурлением голов оживлённее, чем в сперме и яйцах в море, мимо некоторых уровней без освещения, без отопления, как-то под запретом, что смотрятся странно опустошёнными, уровни где никто не бывал с Войны аааааа-аххх! С воем проносятся мимо, «обычный аэродинамический эффект»,– объясняет терпеливая Минди,– «включая наш собственный пограничный слой и форму отверстия, через которое проходим—» «О, выходит пока не войдём»,– заводится ещё один приставала,– «форма другая?» «Ага, и после как пройдём тоже, Мак».– Минди отшивает его, широко изображает то же самое своим ртом, надуть-расслабить-улыбнуться—эти рваные провалы воют, воют заброшено и сдавленно, этажи уже ушли ниже подошв твоих туфель, вой гнётся ниже, как нота гармоники—но почему ни один из занятых этажей не производит звука пролетая мимо? В огнях с тёплым сиянием как на рождественских вечеринках, этажи манящие тебя в гущу стеклянных граней или занавесей, добродушных кофейников, ворчания, да чёрт побери, ещё один день наступает, привет Мари, куда это вы дамочки запрятали чертежи SG-1 . . . что значит Полевая Служба забрала их… опять? Разве Инженерный Дизайн совсем прав не имеет, всё равно что смотреть как убегает твой ребёнок, видеть часть оборудования отправляемого в Поле (Der Veld). Точь-в-точь. Разбитое сердце, материнская молитва... Постепенно, голоса Клуба Развесёлой Гитлеровской Молодёжи Любека стихают позади (нынче парни поют в офицерских клубах по всей Зоне под своим дорожным именем, «Кожештанники». Они одеты соответственно и поют—когда публика в настроении—спиной к слушателям, их хитрые личика обёрнуты поверх плечей флиртовать с вояками:
Но горше, чем Мамины слёзы,
Порка Маманьки моей...
с прекрасно скоординированным вилянием при этом каждой парой половинок зада под лоснящейся кожей настолько тесной, что малейший напряг ягодичных мускулов отчётливо виден, и можешь побиться об заклад нет хуя в помещении, что не дрогнул бы при этом зрелище, и вряд ли хоть единому глазу не примерещилась та материнская розга, впивающаяся в каждый голый зад, прелестные красные полосы, строгое и прекрасное женское лицо, в улыбке книзу сквозь приспущенные ресницы, лишь блик света из каждого глаза—когда ты начинал учиться ползать, её икры и ступни видел ты больше всего—они сменили её груди как источник сил, когда ты узнал запах её кожаных туфель, и суверенный запах поднимался насколько у тебя хватало глаз—до её колен, а возможно—в зависимости от моды в том году—до её ляжек. Ты был младенцем в общении с ногами из кожи, с кожаными ступнями…).
– Невозможно разве,– шепчет Танац,– что все мы научились той классической грёзе у маминых колен? Что где-то меж страниц плюшевого альбома в мозгу всегда найдётся кроха в одёжках Фонтлероя, милая француженка-служанка умоляющая, чтобы её высекли?
Людвиг отводит свой довольно жирный зад из-под руки Танаца. У обоих имеются периметры, которые им не положено пересекать. Но они отползли однажды прочь, на клочок интерфейса, холодные заросли, где они утоптали место посередине, чтобы лечь. «Людвиг, немножко Садо-Маза никогда никому не повредит».
– Кто это сказал?
– Зигмунд Фрейд. Откуда мне знать? Но почему нас приучили чувствовать рефлективный стыд, стоит лишь затронуть эту тему? Почему Структура позволяет всякий иной вид сексуального поведения кроме такого? Потому что покорность и владычество именно те ресурсы, что обеспечивают само её существование. Их нельзя растрачивать на приватный секс. На секс любого вида. Ей нужна наша покорность, чтобы она оставалась у власти. Ей требуется наша тяга к владычеству, чтобы она смогла вобрать нас в свою собственную игру власти. В ней нет радости, одна только власть. Я тебе говорю, если бы Садо-Маз можно было ввести повсеместно, на семейном уровне, Государство усохло бы.
Это Садо-анархизм, и Танац его ведущий теоретик в Зоне нынче.
Вот и Люнебург Хит, наконец. Встречи состоялись прошлой ночью с группами доставлявшими баки топлива и окислителя. Группа хвостовой секции всё утро выходила на радиосвязь, стараясь определить местоположение, если только небо расчистится. Так что сборка 00001 производится географически, Диаспора устремляется вспять, семена изгнания летят внутрь в скромном предварительном просмотре гравитационного обвала, Месианского сбора среди рассыпанных искр...
Помнишь историю про малыша, который терпеть не может креплах? Ненавидит и боится это блюдо, покрывается той жуткой зелёной сыпью, что переходит в рельефные карты по всему телу, от одного лишь вида креплаха. Мать ребёнка ведёт его к психиатру. «Страх неизвестности»,– ставит диагноз эта серая знаменитость,– «пусть он увидит, как вы готовите креплах, чтоб перестал бояться». Дома, с Матерью на кухню. «Сейчас»,– грит Мать,– «приготовлю нам вкусненький сюрприз». «Ух-ты!»– кричит малыш,– «классно, Мамуля!» «Смотри, я просеиваю муку и соль в одну миленькую кучку». «А это что, Мам, гамбургер?» «Гамбургер и лук. Я всё обжариваю на этой сковородочке». «О-йой, не могу дождаться! Как здорово! А что ты теперь делаешь?» «Делаю маленький вулканчик тут в муке и разбиваю туда яйца». «Можно я помогу тебе месить? Ух-ты!» «Теперь, я буду раскатывать тесто, видишь? в хорошенький плоский лист, вот нарезаю квадратиками—». «Здоровски, Мам!» «Теперь я ложечкой немножко гамбургера в этот квадратик, сворачиваю треуг—» «ГААХХХХ!»– визжит малыш в абсолютном ужасе,– « креплах!»
Подобно тому, как некоторые тайны были даны Цыганам на сохранение от центробежной Истории, а какие-то кабалистам, Храмовникам, Розокрестцам, с тем, чтобы этот Секрет Ужасной Сборки, и другие, просочились бы в неувядающие пространства того или иного Этнического Анекдота. Есть также история про Тайрона Слотропа, который был послан в Зону присутствовать на его собственной сборке—возможно, нашёптывают тяжко параноидные голоса, на сборке его времени—и тут полагается концовка с сюрпризом, но её нет. План сорвался. Он вместо этого разбился на части и рассеялся. Его карты были разложены, в Кельтском стиле, в порядке предложенном мистером А. Е. Вэйтом, разложены и прочитаны, но это карты пропойцы и слабака: они указывают лишь на долгое и шаркающее будущее, на бездарность (не только в его жизни, но и, хех, хех, его хроникёров тоже, да да, ничего подобного перевёрнутым 3 из Пентакла покрыть сигнификатор при второй попытке, вот и отправлен ты к телеку смотреть седьмой повтор Шоу Такеши и Ичизо, закури сигарету и забудь всё это дело)—никакого несомненного счастья или искупительного катаклизма. Все сулящие ему надежду карты вверх ногами, наибольший прокол в Повешенном, который должен бы висеть головой вниз вообще-то, повествуя о своих тайных надеждах и страхах...
– Никогда не существовал никакой Д-р Джамф,– выразил своё мнение всемирно известный аналитик Мики Вакстри-Вакстри,– Джамф был всего-навсего фикцией, чтобы помочь ему разъяснить то, что он чувствовал так жутко, так непосредственно в своих гениталиях из-за тех ракет всякий раз, как начинали взрываться в небе… помочь ему отвергнуть с чем никак не мог согласиться: что он, возможно, влюблён, сексуально влюблён в свою, и всей его расы, смерть.
– Эти ранние Американцы, по своему, являлись захватывающей комбинацией незрелого поэта и психического инвалида...
– Нас никогда не интересовал Слотроп qua Слотроп,– представитель Противодействия признал недавно в интервью для Журнал Уолл-Стрит.
Интервьюер: Вы имеете ввиду, стало быть, что он был скорее точкой схождения.
Представитель: Нет, даже и не это. Мнения, даже в самом начале, разделились. Это оказалось одной из наших фатальных слабостей. [Я уверен вам хотелось бы услышать про наши фатальные слабости.] Некоторые называли его «поводом». Другие чувствовали, что он являлся истинным, один-к-одному, микрокосмом. Микрокосмисты, как вам должно быть известно из стандартных пересказов, сорвались в преждевременный старт. А мы—это была очень странная форма преследования еретиков, честное слово. Через Нижние Страны, летом. Оно велось в полях ветряных мельниц, в болотах, где было слишком темно, чтобы хорошенько прицелится. Вспоминаю случай: когда Кристиан нашёл старый будильник, и мы ободрали радий, чтобы покрыть цепочки спуска воды. Они светились в сумерках. Вы видели такие запирающие пробки, руки характерно собраны в паху. Тёмная фигурка с люминесцирующей струёй, что падает на землю метров за пятьдесят… «Явление, ссущее», это стало дежурной шуткой среди обучающихся. Заеложена до блеска по всему Ракетен-Штадту, можно сказать... [Да. Круто сказано. Я выдаю их всех… самое худшее, мне известно что нужно вашим редакторам, что в точности им нужно. Я предатель. Ношу это в себе. Ваш вирус. Распространяемый вашими неутомимыми Тифозными Мэри, что шатаются по маркетам и станциям. Нам таки удалось устроить засаду на некоторых из них. Мы однажды застукали нескольких в Подземке. Это было ужасно. Моя первая кровь, моё посвящение. Мы гнались за ними в туннелях. Прямо-таки чувствовали их страх. На развилках туннелей нам оставалось полагаться лишь на обманчивую акустику Подземки при выборе. Легко было заблудиться. Освещения почти никакого. Рельсы отблескивают, как с ними бывает на поверхности дождливыми ночами. И тот шёпот тогда—тени, что дожидались, изломанно крючились на станциях ремонтников, лежали вдоль стен туннелей, следили за погоней. «Конец лишком далеко»,– шептали они,– «Вернись. На этой ветке нет остановок. Поезда пробегают и пассажиры проезжают мили глухих горчичных стен, но остановок нет. Это затяжной проезд в половину дня...» Двое из них скрылись, но мы взяли остальных. Между двух станционных отметок, жёлтым мелом по годам смазки и проездов, 1966 и 1971, я вкусил свою первую кровь. Вы хотите и это вставить?] Мы пили кровь наших врагов. Поэтому Гностики такие на вид измождённые. Таинство Евхаристии на самом деле в том, чтобы пить кровь врагов. Грааль, Санграаль, кровавый двигатель. С чего ещё его скрывали бы так свято? Зачем почётному чёрному караулу ехать через полконтинента по разнесённой в щепы Империи, каменный день за зимней ночью, всего лишь приложиться к сладкому краю убогой кружки? Нет, они несли смертный грех: поглотить врага, вниз в скользкие соковыделения, чтобы разошлось по всем клеткам. Ваш официально определённый «смертный грех», вот зачем. Грех против вас. Раздел в вашем уголовном кодексе, всего-навсего. [На самом деле грех на вас: запретить такое единение. Провести ту черту. Объявить нас худшими, чем враги, которые вообще-то увязли в тех же областях дерьма—сделать нас чужаками.