Круглая Радуга
Шрифт:
– Ну же, по-мужски,– советует м-с Квод.
– Да,– Дарин через слои обсосанной карамели,– не забывай, мы на войне. Давай, милый, открой ротик.
Сквозь слёзы он не может толком разглядеть, но слышит, как м-с Квод напротив за столом долдонит: «Ням, ням, ням»,– а Дарлин давится смехом. Это большущее и мягкое, как зефир, но почему-то—если только у него всерьёз не сдвинулись мозги—по вкусу похоже на джин.– Эа шо,– спрашивает он непрожёванно.
– Джиновый зефир,– грит м-с Квод.
– Аааа…
– О, это ещё что, попробуйте одну такую...– Его зубы с какой-то извращённой рефлективностью прохрустнулись через твёрдую кислую крыжовниковую скорлупу до влажной брызжущей неприятности, наверное, как ему кажется, тапиоки, липкие кусочки чего-то наполненного пудреными дольками.
– Ещё чаю?– предлагает Дарин. Слотроп заходится кашлем, вдохнув малость той начинки из долек.
– Нехороший кашель,– м-с Квод предлагает коробочку тех невероятных Английских капель от кашля, Меггезон,– Дарлин, чай просто чудесный, я чувствую как моя цинга проходит, просто чувствую.
Меггезон это как если тебя шарахнут по голове Швейцарскими Альпами. Ментоловые сосульки моментально вырастают с крыши ротовой полости Слотропа. Полярные медведи вцарапываются когтями, чтобы удержаться на морозных гроздьях альвеолярных кистей в его лёгких. Зубы ободрало настолько, что дышать больно даже через нос, даже послабив галстук и засунув нос под шейный вырез в его оливково-серой майке с короткими рукавами. Испарения бензоина всверливаются ему в мозг. Голова плывёт по кругу нимба изо льда.
Даже час спустя привкус Меггезона не оставил его, в воздухе призрак мяты. Слотроп лежит с Дарлин, Отвратные Английские Конфетные Манёвры в прошлом, его пах притиснут к её тёплому заду. Единственной конфета, которую он не попробовал—м-с Квод её заныкала—оказалась Райское Пламя, та знаменитая сладость по дорогой цене и переменчивого вкуса—для одного как «солёная слива», для другого «искусственные вишни»… «засахаренные фиалки»… «Ворчестерский соус»… «патока с перцем»… сколько угодно подобных определений, уверенных, кратких, никогда длиннее, чем пара слов—напоминают описание отравляющих и одуряющих газов в тренировочных инструкциях, «кисло-сладкий баклажан» самое, пожалуй, длинное на данный момент. Райское Пламя сегодня оперативно вымерло и в 1945 его вряд ли можно найти: во всяком случает среди залитых солнцем магазинов и полированных витрин Бонд-Стрит или развалин Белгравии. Но время от времени какая-то да и всплывёт в местах обычно не торгующих кондитерскими товарами: спокойно, в глубине больших стеклянных банок затуманенных временем, среди других подобных предметов, иногда просто одна конфета на всю банку, почти скрытая окружающими турмалинами в Немецком золоте, резными эбонитовыми напёрстками из прошлого столетия, за шпильками, частями клапанов, резьбовыми запчастями от непонятных музыкальных инструментов, радиодеталями из канифоли и меди, которую Война, в своей ненасытном, всеобгладывающем поглощении не успела слизнуть в темноту… В местах, чья тишь не нарушается слишком громким звуком автомобильных моторов, а снаружи деревья вдоль улицы. Комнаты глубже, а лица, проявляясь в свете, что падает сквозь застеклённую крышу, старше, желтее, дряхлее...
Поколыхиваясь около нулевой отметки между сном и бодрствованием, его полупоникший хуй всё ещё в ней, их обессиленные ноги согнуты под одинаковым углом… Комната углубляется в воду и прохладность. Где-то садится солнце. Света едва хватает различить тёмные веснушки у неё на спине. В гостиной, м-с Квод снится, что она вернулась в сады Бёрнмаута, в гущу рододендронов и нежданного дождя, Остин кричит Прикоснитесь к её горлу, Величество. Прикоснитесь! и Йрйё—самозванец, но настоящий король из какой-то весьма сомнительной семейной ветви узурпировавшей трон в результате интриг по поводу Бессарабии в 1878—Йрйё, в старомодном сюртуке с золотыми галунами поблескивающими на рукавах, склоняется к ней сквозь дождь навсегда излечить от золотухи королевским прикосновением, смотрится так же как на ротогравюре, в паре шагов позади, его милая Хризола, в серьёзном ожидании, вокруг них колошматит дождь, белая королевская рука вынута из перчатки, складывается, как бабочка, прикоснуться к впадинке на горле м-с Квод, чудотворное прикосновение, лёгкое… прикосновение…
Вспышка молнии—
И Слотроп зевает: – Который час?– а Дарлин всплывает из сна. И тут, без предупреждения, комната полна полдня, слепяще-белого, каждый волосок взбитый у неё на загривке отчётлив как днём, и сотрясение обрушивается на них, потрясая дом до его бедных косточек, ударяя в оконную занавеску, обернувшуюся чёрно-белой сеткой траурных карточек. Сверху, настигая, взвивается вой паденья ракеты, скорый поезд с высот вниз, в звенящую тишину. Снаружи лопается стекло, протяжный диссонанс цимбал дальше по улице. Член Слотропа подскочил, торча до боли. Для Дарлин, пробудившейся внезапно, сердце колотится, ладони и пальцы свело страхом, это торчание, разумеется, кажется частью белой вспышки, грохота. К тому времени, когда взрыв сошёл на красное постоянное мерцание за занавеской, её начинает удивлять… как одно с другим… но они уже в ебле по полной, и какая разница, а и ради Бога, почему бы и не быть хоть какой-то пользе от этого дурацкого Блица?
Но кто там, в просвете оранжевой занавески, сдерживает дыхание? Подсматривает? Ну и где же, по-вашему, составители карт, мастера слежки, упадёт следующая?
* * * * * * *
Самое первое прикосновение: он говорил какую-то гадость, обычное для Мехико самобичевание—ты меня не знаешь, я ещё тот подонок—«Нет»,– она хотела приложить свой палец к его губам,– «не говори так».– Когда она потянулась, он без раздумий перехватил её запястье и отвёл в сторону, чистая самозащита—но продолжал удерживать её. Они оказались лицом к лицу, и ни один не отводил глаз. Потом Роджер поднёс её руку к своим губам и поцеловал, всё так же глядя ей в глаза. Пауза, его сердце резкими толчками стучит в стенку его груди… –«Ооо»,– вырвалось у неё и она потянулась обнять его, отбросив всякую сдержанность, открыта, вся дрожа, пока они прижимались друг к другу. Позже она ему рассказывала, что как только он взял её руку в тот вечер, она кончила. И первый раз, когда он прикоснулся к её пизде, пристиснул мягкую пизду Джессики сквозь её трусики, дрожь снова началась высоко меж её ляжек, охватывая всю. Она кончила дважды, прежде, чем хуй официально вошёл в её пизду и это важно для них обоих, хотя ни один не смог понять почему, собственно.
На протяжении этого, свет для обоих становится очень красным.
Однажды они встретились в чайной: на ней был красный свитер с короткими рукавами и её обнажённые руки теплились красным по бокам. Она была без никакой косметики, он первый раз увидел её такую. Шагая к машине, она берёт руку Роджера и прикладывает на секунду, слегка, между своих движущихся ног. Сердце Роджера наполняется эрекцией и кончает. Такое вот ощущение. Резко вверх до уровня кожи, выплёскиваясь из его сосков… это любовь, это изумительно. Даже когда её нет рядом, очнувшись ото сна, на улице вслед за лицом, которое вопреки вероятности может оказаться лицом Джессики, Роджер никак не может совладать с этим, он не принадлежит себе.
Про Бобра. Или Джереми, под таким именем тот числится у своей матушки, Роджер старается не думать больше, чем вынужден. Конечно же, он в агонии насчёт технических деталей. Она ведь никак не может—или может?—Делать Такие же Вещи с Джереми. Разве может тот мудак—она же не потянется вокруг когда они ебуться, а и чтоб вставить свой хулиганский палец, в его Английскую розу, в жопу Джереми? Стоп, прекрати это (но сосёт ли она его хуй? Ныряла ли хоть раз его постоянно наглая рожа между её сладеньких ягодиц?), бесполезно, это полоса юношеского помешательства и сидел бы сейчас лучше в Тиволи, да смотрел очередную серию Марии Монтез и Йона Хола или наблюдал бы леопардов и карибских вепрей в зоопарке Регент Парка и вычислял пойдёт ли дождь до 4:30.
Время, которое Роджер и Джессика провели вместе, в сумме, измеряется часами. А все произнесённые слова по количеству не превысят меморандум ВКСЭС. И нет ни малейшей возможности, впервые за его карьеру, чтобы статистик придавал этим числам хоть какой-то смысл.
Когда вместе, они единый интерфейс кожи, истекающей потом, стиснутой насколько их мускулам с костями хватает сил прижиматься, почти без слов. кроме её имени, или его.
По отдельности, время для составления крутых кино-диалогов, сценариев, чтобы разыгрывать наедине с собой, по ночам, когда её зенитка стучит в дверь небес над нею, а его ветер гудит в завитках колючей проволоки вдоль пляжа. Отель Мэйфловер: «Кое у кого реактивная скорость, опоздала всего на полчаса.»