Круглый год с литературой. Квартал четвёртый
Шрифт:
Позже, после смерти Сталина главные погромщики открещивались от себя же прежних. Николай Грибачёв, который был не менее свиреп, чем Бубеннов, и так же, как он громил евреев, стал уверять других, что он не взирал на национальность космополита, что он, не будучи антисемитом, даже недавно перевёл стихотворение одного еврея. На что получил эпиграмму от Александра Раскина:
Наш переводчик не жалел трудов, Но десять лет назад он был щедрее: Перевести хотел он всех жидов, А перевёл лишь одного еврея.Но Михаил Бубеннов оставался верен себе. Не оправдывался. И не открещивался от славы антисемита.
Был ли он хорошим писателем? За первую часть романа «Белая берёза» получил сталинскую премию 1-й степени. Вторую часть, где действует великий, мудрый и родной Сталин он закончил писать в 1952 году. Но второй сталинской премии не дождался. Опоздал. Сталин умер раньше, чем он мог бы представить новую часть «Белой берёзы». Быть может, не будь он в это время так активен, выступая на каждом собрании, обличая евреев, то есть космополитов, он успел бы закончить книгу раньше. Получилось, что сам себя наказал. А после смерти Сталина обе части романа фигурировали на всех литературных собраниях как образчик так называемой «теории бесконфликтности».
Нет, не был хорошим писателем этот человек, умерший 3 октября 1983 года. Родился 21 ноября 1909 года.
Чем запомнился многим Георгий Пантелеймонович Макогоненко? Тем, что он в своей хрестоматии «Русская литература XVIII века» легализовал поэта И.С. Баркова. Да, он там впервые напечатал его стихи. Не срамные, конечно. Но за этим потом дело не стало. Главное, цензор теперь был должен пропускать не только фамилию Баркова, но и его произведения.
Чем отличился Георгий Пантелеймонович в очень трудное время арестов и посадок? Здесь я ссылаюсь на воспоминания дочери, Макогоненко – Дарьи Георгиевны:
«Во время блокады мой отец, Георгий Пантелеймонович Макогоненко, работал заведующим литературным отделом Ленинградского радиокомитета.
Однажды жена академика Виктора Максимовича Жирмунского сказала моему отцу, что ее мужа только что арестовали.
Во время своего ближайшего очередного дежурства, которое проходило в кабинете художественного руководителя Ленинградского радиокомитета Якова Бабушкина, отец дождался ночи и, воспользовавшись одной из «вертушек», стоявших в кабинете, позвонил начальнику тюрьмы, куда был доставлен В.М. Жирмунский.
Он учёл, во-первых, то, что ночь – наиболее верное время для звонка (именно ночью работал Сталин), во-вторых – то, что по «вертушке», с точки зрения начальника тюрьмы, зря звонить не станут, в-третьих – то, что с первого раза никто фамилии его не разберёт, и, наконец, то, что говорить нужно «начальственным» тоном. Именно таким тоном отец приказал начальнику тюрьмы немедленно освободить В.М. Жирмунского. Виктора Максимовича тотчас же освободили».
Понятно, что такого человека любовно вспоминают все – от бывших его студентов до его коллег.
Г.П. Макогоненко был профессором и завом кафедры русской литературы Ленинградского университета, по совместительству работал в Институте русской литературе (Пушкинский дом). Подготовил издания К. Батюшкова, Н. Карамзина, А. Радищева, Д. Фонвизина, Г. Державина, Н. Новикова. Написал бессчётное количество работ по русской литературе XVIII и XIX веков.
О его главной черте, в том числе и как учёного, хорошо, на мой взгляд, сказал В. Вацуро: «Человек большой смелости и гражданского мужества, Г. П. Макогоненко сохранял свои научные и гражданские принципы при всех колебаниях конъюнктуры, не отступая от них и тогда, когда это было связано с риском для него самого, и это определило тот этический пафос, которым отмечена и его научная и литературная деятельность».
Скончался Георгий Пантелеймонович 3 октября 1986 года. Родился 10 апреля 1912-го.
Именем Филиппа Фёдоровича Фортунатова, выдающегося нашего лингвиста, названы два закона: «закон Фортунатова», описывающий условия возникновения древнеиндийских ретрофлексных звуков, и «закон Фортунатова-де Сосюра» (независимо сформулированный также Ф. де Сосюром), относящийся к балтославянской исторической акцентологии и описывающий эволюцию одного из типов ударения в балтийских и славянских языках.
А что до грамматики, то Фортунатов особенно подчёркивал роль морфологических (или «формальных» – откуда называние его школы) коррелятов языковых значений и, в частности, предложил нетрадиционную классификацию частей речи, основанную практически только на морфологических критериях.
При этом следует учесть, что взгляды Фортунатова не были сформулированы в целостном виде. Они во многом реконструируются на основе анализов отдельных примеров и текстов лекций. Не все работы Фортунатова опубликованы до сих пор. А с другой стороны, идеи Фортунатова, высказанные им на протяжении двадцатипятилетнего преподавания, оказали огромное влияние на последующее поколение отечественных лингвистов и во многом подготовили почву для появления российского структурализма в лице Н.С. Трубецкого и Р.О. Якобсона. Якобсон очень ценил Фортунатова и много сделал для его памяти. Непосредственными учениками Фортунатова являются Д. Ушаков, А. Шахматов.
Скончался академик Фортунатов 3 октября 1914 года. Родился 14 января 1848-го.
Александр Васильевич Чаянов имел диплом агронома, преподавал в Московском сельскохозяйственном институте, который окончил, и в Народном университете Шанявского.
Видный деятель кооперативного движения после Февральской революции. Член Учредительного собрания. Автор радикальной аграрной программы. Две недели пробыл на посту товарища министра земледелия во Временном правительстве. Ни в каких партиях он не состоял.
После октябрьской революции, в 1921–1923 годах был членом коллегии Наркозема РСФСР и его представителем в Госплане РСФСР. Уже в 1926-м его обвинили в антимарксистском толковании сущности крестьянского хозяйства. В 1930-м арестован по делу Трудовой крестьянской партии. Расстрелян 3 октября 1937 года. Было ему 49 лет: он родился 29 января 1888 года.
Блестящий учёный, Чаянов был очень интересным писателем. Цикл его повестей представляет собой цепь увлекательных остросюжетных историй о Москве начала двадцатого века. Удивительно, как умел он переключаться с напряжённой работы в том же Наркоземе на сочинительство отнюдь не официальных документов.