Круговорот лжи
Шрифт:
Моя бывшая жена Элен. Я представляю ее в стоматологическом кабинете склонившейся над открытым ртом красивого пациента мужского пола. Взгляд ее зеленых глаз сосредоточен, нижняя губа закушена не слишком ровными, но здоровыми зубами; легкая испарина на напряженной красивой шее трогательно открыта взгляду мужчины, сидящего в кресле — точно так же, как и мне при тех же обстоятельствах много лет назад, в момент нашего знакомства. Это воспоминание возбуждает во мне глупую ревность, из-за которой даже работа бормашины представляется мне чем-то эротическим. Я невольно начинаю гадать, а не влюблен ли в Элен этот пациент? А вдруг он уже ее любовник?
Мейзи, моя мать. Теперь она мирно и счастливо живет в Боу, после смерти Эрика посвятив себя Богу (вместо того чтобы в третий раз выйти замуж за доброго человека); раз в неделю ходит в публичную библиотеку за новой порцией «милых» романов и добровольно ухаживает за стариками, что, увы, предусматривает и регулярные посещения дома престарелых, где обитает Энни-Бритва, чье пребывание там частично оплачивает (меня раздражают романы, в которых не объясняется, кто за что платит) служба социального обеспечения, частично — мы с теткой. Мод была бы рада нести это бремя одна, считая (и совершенно справедливо), что мне и без того хватает расходов, но моя мать слишком щепетильна, чтобы такое допустить. Так что, поскольку она не в состоянии делать это, «вносить ее долю» должен я.
«Я скорее умру с голоду, чем возьму у Мод хоть пенни», — говорит мать, как видно, забыв, что было время, когда она брала — точнее, ей давали — намного больше указанной суммы. Гордость придает ей самоуверенности. Когда Мод приезжает за ней из Челси на своем любимом серебристом спортивном «порше» и везет куда-нибудь, моя мать наряжается и надевает самую яркую, вызывающую шляпу.
Моя тетя, Мод, которая живет в собственном доме в Челси и ездит на серебристом «порше». Она почти знаменитость, литературная дама, но у нее грубоватые манеры и стыдливое девичье сердце. С годами она становится все больше похожей на барменшу: у нее широкое румяное лицо, окруженное жесткими, как пакля, волосами; полное коренастое тело, затянутое в корсет, толстые ноги и всегда слишком короткие юбки. Это барменша из прошлого — девушки, работающие в местной пивной, носят джинсы в обтяжку и викторианские блузки с оборками. Тетя Мод… Над ней я посмеиваюсь, но и горжусь ею. Она щедрая, умная и глупая одновременно, обожает титулы и то, что называет «старой аристократией». Ее желание, чтобы я сделал карьеру, стало причиной всех моих несчастий.
На этом воображаемом холсте присутствуют и другие персонажи — друзья, родственники и друзья родственников: например, мой бывший шурин Генри, государственный служащий, медленно, но верно прокладывающий себе путь в коридоры власти. Он гордится тем, что дает советы министру, делит сердце (если оно у него есть) между своей богатой и веселой женой, владелицей расположенного в Норфолке большого сада для выращивания фруктов на продажу, и очаровательной юной любовницей, близкой подругой Клио и дочерью моего старого друга Джорджа, торгующего картинами. Разумеется, кроме главных действующих лиц существует еще множество второстепенных, даже незаметных, но вовсе не незначительных: приходящие домработницы, няньки, уборщицы, мойщики окон и почтальоны; мои соседи из Вест-Индии; человек, живущий ниже по улице, у которого вечно лает собака; панки, обитающие в доме напротив и тратящие уйму времени для того, чтобы появиться на людях (бреющиеся, завивающие локоны и орошающие себя фонтанами геля для волос), которых я вижу из своего окна.
И так далее. До бесконечности. Как на полотне кого-то из Брейгелей.
Пока я пишу это, мне на память приходит одна такая картина. Люди работают в поле; вдали видна гавань. В углу изображен слабый всплеск волны. Это «Падение Икара» Питера Брейгеля Старшего.
Мод
Как-то раз, когда в «Таймс Литерари Сапплмент» еще публиковали анонимные обзоры, некий недоброжелатель назвал мою тетю Мод «автором самых скучных биографий со времен Аввакума». От гнева, являвшегося ее обычной реакцией на обиду, у Мод выступили красные пятна на лбу.
— Гад ползучий! Продажная тварь! — воскликнула она.
— Просто какой-то завистливый поденщик, — предположил я, пытаясь утешить тетку. Это помогло: она слегка успокоилась. Хотя мне кажется, слово «поденщик» нельзя считать оскорблением. Если бы кто-то назвал так меня, я не обратил бы на это никакого внимания.
Кривил ли я душой? Не совсем. Может быть, Мод и страдала честолюбием, но никогда в этом не признавалась; сочетание гордости и скромности делало ее слишком уязвимой. Усидчивость сослужила ей хорошую службу, и с помощью ножниц и клея она завоевала авторитет в своей области. Теперь большинство обозревателей относится к Мод с уважением; ее толстые монографии попадают в коллекцию Клуба книголюбов, всегда получают разрешение на издание в мягкой обложке и мозолят глаза так же, как реклама туристических компаний в аэропортах. Она и сама немало делает для своего успеха: путешествует, читает лекции, выступает на радио и в телепрограммах, посвященных книгам. В своем амплуа (воспользуюсь этим старым театральным термином) Мод считается воплощением Надежности; в наши дни такой отзыв никому не кажется оскорбительным, напротив, это высокая оценка, означающая, что человек никогда не ударит лицом в грязь и ему можно доверять.
Естественно, это не все. Мод любит вкусную еду, солодовое виски, классическую музыку (главным образом Бетховена, исполняемого очень громко) и быстрые автомобили. (Она купила свой первый подержанный «Эм-Джи» у Эрика Мейджора, а он признал общность их интересов, завещав ей «делейдж».) Кроме того, Мод, как это ни странно, делит участок земли на южном берегу реки с отставным почтальоном по фамилии Прайм.
Однажды я пришел к ней после посещения выставки Стаббса, устроенной галереей «Тейт», и обнаружил на кухне пожилого человека с приятным обветренным лицом. Он сидел за столом и пил чай.
— Мистер Прайм принес мне немного замечательных ранних бобов, — вот и все, что сообщила тогда Мод, а позже, когда гость допил чай и ушел, рассказала мне про огород, куда она дважды в неделю ездит на своем «порше», чтобы сеять, полоть и собирать урожай. — В моем маленьком садике негде выращивать овощи. Кроме того, когда копаешься в земле, это помогает от артрита. Прежде чем выйти на пенсию, мистер Прайм доставлял мне почту; а теперь, когда его дети выросли, участок стал слишком велик для него. Мы с ним добрые друзья.
Странно, до сих пор мне не доводилось о нем слышать, подумал я. Впрочем, Мод любила дружить со знаменитостями, а мистер Прайм к этой категории людей явно не относился, иначе она назвала бы его не «мистером», а по имени, подчеркивая близкие отношения: Майкл, Тед, Айрис или Норман. Меня всегда удивляет эта невинная слабость Мод, но я отношусь к ней снисходительно. Все-таки тетка общается с литераторами, политиками…
Так, например, лорда Оруэлла она называет Недом. На самом деле этого человека зовут по-другому; скоро вы поймете, почему я изменил его имя. Скажу только, что он похож на пэра Англии меньше всех на свете. Достопочтенный Эдвард Оруэлл женился на Дженни, соученице Мод по Оксфорду и ближайшей подруге. Когда Мод и Дженни было лет по двадцать с небольшим, они некоторое время преподавали в Лондонском университете и жили вместе. Насколько я помню по кратким визитам к тетке во время школьных каникул (которыми Мод пользовалась, чтобы таскать меня по картинным галереям и музеям), Дженни была блондинкой с нежным лицом и бело-розовой кожей, носила длинные развевающиеся юбки и романтические кружевные блузки. Мод поощряла природную вялость (или лень) подруги. Она взяла на себя готовку, уборку и хождение по магазинам, утверждая, что Дженни нужно «поваляться» перед вечерним выходом в свет, а сама тем временем гладила ей платье и готовила ванну. Короче говоря, Мод вела себя точно так же, как несколько лет спустя Эрик, суетившийся вокруг моей матери. «Носится с Мейзи, как будто она инвалид, — говорила о нем моя тетушка. И добавляла: — Было бы ужасно думать, что она его просто использует».
Вспоминала ли она при этом Дженни? Видела ли в дурацкой преданности Эрика жене сходство с собственной заботой о подруге? Сожалела ли об этом, чувствовала ли, что ее тоже использовали? Нет, конечно, нет, — во всяком случае, осознанно. А если и ощущала боль, то скрывала ее. Когда Дженни выходила замуж, Мод думала только о том, чтобы та была счастлива, радовалась за нее, говорила себе, что теперь у нее будет двое друзей вместо одной подруги. И, поскольку некоторые скромные достоинства иногда вознаграждаются, так оно и вышло.