Круговой перекресток

Гайворонская Елена Михайловна

Кузя

Мне всегда было проще общаться с мальчишками. Девочки с их постоянными маленькими интригами, секретами, которые моментально становились общим достоянием, клятвами в вечной дружбе, которая на следующий день могла превратиться во вражду со всей атрибутикой кухонной войны, с выкрикиванием ругательств и кривыми меловыми надписями на стенах, не вызывали во мне желания сблизиться. Те, которые учились получше, считали меня конкуренткой, другие, послабее, задавакой.

Мне было равно наплевать на одних и на других. На уроках я откровенно скучала и, если бы Светлана Степановна не давала разные мелкие поручения: полить цветы, принести мел, вымыть доску, наверное, заснула бы от тоски. Я искренне не понимала, как можно три урока подряд долбить и не выдолбить звуки А и У, не уметь сосчитать «один плюс два». Но странным образом получилось, что я стала своей для хулиганов и забияк, не отличавших А от Б. Их нисколько не напрягали мои пятерки, наоборот, они демонстрировали меня приятелям из соседних классов: «Это Санька, она свой парень, не

сдаст, – добавляя с непонятной гордостью: – Между прочим, отличница». Я не закладывала пацанов за шалости, частенько мною же придуманные или почерпнутые из книг типа «Республика ШКИД» или «Кондуит и Швамбрания», а ребята не выдавали меня, если за исполнением их ловил суровый директор. Я вдруг поняла: в жизни доброй половиной хулиганских мальчишеских проделок незаметно рулит тонкая девичья ручка. Школа нам, малявкам, казалась гигантским организмом. Нам запрещалось покидать пределы «началки», делалось это из соображений нашей же безопасности: когда гремел звонок на перемену, толпа старшеклассников, вырвавшихся на свободу, неслась по коридорам и лестницам, сметая все на своем пути. Через приоткрытые двери второго этажа начальной школы мы с почтением и восторгом разглядывали дядь в синих форменных пиджаках, казавшихся очень взрослыми, девушек на каблучках с замысловатыми прическами. И вскоре поняли: никакие запреты не удержат нас на втором этаже. Под предводительством круглолицего рослого белобрысого Кузи – Кольки Кузьмина – мы начали партизанские вылазки. И ничего страшного не случилось, никто нас не съел и не сбил, главным было вовремя увернуться, вжаться в стенку или вильнуть в сортир, если мимо проносился кто-то совсем бешеный. По коридорам важно прогуливались дежурные с красными повязками на рукавах и строгие учителя, подобно регулировщикам, следили за движением, тормозили особо резвых. Нам от них тоже доставалось.

– Эй, малявки, вы чё тут делаете? – сурово окликал рослый парниша-дежурный. – А ну кыш к себе на второй!

Потому гуляли мы по школе с оглядкой, осторожно рассматривали кабинеты через приоткрытые двери. Математика поразила стенами, расписанными замысловатыми формулами.

– Ой, блин, – опечалился Кузя, – чё, это все придется долбить? У меня мозги опухнут.

– Не опухнут, – пообещала я. – Так только кажется. На самом деле мы используем очень малую часть своего мозга, туда еще куча всего влезет.

– Да ну, на фиг… – тоскливо произнес Кузя и почесал затылок. – На кой мне это надо? Я шофером буду, как папка. А ты ученой, что ли?

– Вообще-то я писателем хочу стать, – заявила я. – Но стану, наверное, учительницей, как мама, потому что мама говорит, в писатели со стороны не попадешь.

– Попадешь, – возразил Кузя, – ты же умная. Самая умная в классе, нет, даже во всех первых классах.

– Спасибо, Кузя, ты настоящий друг. – Я была искренне тронута этим признанием.

Однажды мы набрели на незапертый кабинет биологии, зашли и обомлели от громоздящихся на полках колб с заспиртованными лягушками, пробирок с червями, чучел мышей и крыс. С колотящимися сердечками и бегающими по спине мурашками глазели на это ужасающее великолепие, пока я не сказала: «Брр, гадость какая. Вот бы ту мышь Ленке-визгуше в портфель». Ребята покатились со смеху, затем плутоватый Кузя ловко сцапал чучело мыши, засунул в карман. Начало математики ознаменовалось жутким душераздирающим визгом, переходящим в вой. Ленка отшвырнула портфель в сторону, запрыгнула с ногами на парту и сидела, всхлипывая и повторяя:

– Ма-амочки… там мышь… В портфеле…

– Чё случилось-то? – с равнодушным видом спросил Кузя. – Где мышь? – Он взял Ленкин портфель, ласково погладил чучело мышки, приговаривая: – Ути, маленькая, хорошенькая, – и периодически предлагал то одной, то другой девочке в этом убедиться, для чего совал мышку в руки или подносил к лицу и выслушивал очередной девчачий визг.

– Кузьмин! – оправившись от шока, крикнула Светлана Степановна. – Положи это мне на стол!

Даже на учительском столе мышь имела столь грозный вид, что Светлана Степановна двумя пальчиками скинула ее в ящик. Наша компашка, держась за животы от смеха, медленно сползала под парты.

– Кузьмин, твоих рук дело?! – простонала Светлана Степановна.

– Никак нет, – басом отвечал Колька. – Чуть что, сразу Кузьмин… У меня имя есть, между прочим.

Алка

Мальчишки частенько сцеплялись драться, покуда их, помятых, взъерошенных, в синяках и царапинах, не растаскивал дежурный учитель. Среди девочек этим выделялась Алка, которую бабушка наметанным глазом с ходу записала в хулиганки. Алка была коренастой пышкой, плотно сбитой, с толстыми румяными щеками, вечно перепачканными чернилами, с плутовскими серыми глазками, копной русых кудрей, торчащих во все стороны, как у Соломенного Страшилы, с ехидной усмешкой на обкусанных губах. Алка отличалась жуткой неряшливостью. Утром она приходила умытой, причесанной, в чистых колготках и отглаженном платье с передником. Но уже ко второй перемене на щеках появлялись привычные чернильные разводы, волосы дыбились, передник жутчайшим образом сминался, к тому же Алка имела привычку использовать его вместо полотенца. Практически ни одна стычка не проходила без ее участия, а каждая вторая затевалась ею: Алла отличалась петушиной драчливостью. Задираться умудрялась буквально со всеми, даже со старшеклассниками. Когда ей доставалось, не жаловалась, в туалете тихо отмывала ссадины, насколько возможно, приводила себя в порядок: наспех подшивала оторванный карман, прикладывала

к подбитому глазу смоченный холодной водой грязный платок. Особенную неприязнь у Аллы вызывали тихие аккуратные девочки с тщательно выполненным домашним заданием и хорошими оценками в дневниках. Неисправимая двоечница не упускала случая дернуть такую девочку за косицу, больно ущипнуть, подставить ножку, спрятать портфель, перевесить куртку… На пакости у нее фантазия была неистощимой. Периодически с жалобами приходили родители пострадавших. Светлана Степановна вызывала Алку в кабинет, увещевала, ругала, стыдила. Та слушала молча, глядела исподлобья волчонком, кивала в знак согласия, механически просила прощения у жертвы, чтобы на другой день начать все сначала. «Как о стенку горох», – вздыхала Светлана Степановна. Вызывала родителей. Приходила мать, оплывшая, растрепанная, с издерганным лицом и жалобными, как у побитой собаки, глазами. Горестно вздыхала, виновато шмыгала носом и убитым голосом уверяла, что примет меры. Девочка, живущая с Аллой по соседству, поведала: Алкины родители ютятся в коммуналке, работают на мясокомбинате, папаша любит выпить, а когда напьется, лупит жену и дочку почем зря. И сегодня тоже непременно выдерет. После «принятых мер» Алка несколько дней бывала шелковой, но потом все повторялось.

До поры до времени Алла меня не трогала, видимо, опасалась заступничества со стороны друзей-мальчишек. Но однажды, выходя из класса, ощутимо подтолкнула в спину. Я ответила тем же.

– Ха, слабачка. – Алка с размаху припечатала меня к стене.

В ответ я что было сил заехала кулаком Алле в нос. Дворовые университеты я усвоила на отлично: в драке побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто храбрее. Алка отпрянула, на белом воротничке расплывались темно-бурые капли. Посмотрела на заляпанную кровью ладонь, выругалась, запрокинула голову вверх. Мне стало не по себе. Злость улетучилась, уступила место раскаянию.

– Хочешь платок? – пробормотала я. – Чистый.

– Пошла ты, – буркнула Алка и вытащила свой, больше похожий на тряпку.

– Что случилось? – раздался за спиной металлический голос Светланы Степановны. – Ох, как всегда, Хорлова… С кем ты сцепилась на этот раз?

Алка молчала, но услужливые одноклассницы быстро просветили учительницу, в чем дело.

– Саня, – укоризненно покачала головой Светлана Степановна, – не ожидала от тебя. Идите за мной обе.

Мы прошли в класс. Светлана Степановна достала из шкафчика перекись водорода, ловко скрутила ватный тампончик, смочила и сунула Алке в ноздрю. Затем взяла наши дневники и записала по замечанию. Алле сказала:

– Если ты не уймешься, когда-нибудь тебя покалечат. Или убьют.

Та зашмыгала носом и проныла:

– У меня голова болит. Можно я домой пойду?

– А дома кто? – нахмурилась Светлана Степановна.

– К нам бабушка приехала, – живо откликнулась Алка.

– Иди, горе мое, – в сердцах сказала Светлана Степановна.

Алка понуро сложила портфель, но на выходе обернулась, я поймала ее взгляд, полный торжества. Она быстро показала мне язык и скрылась за дверью.

Причину радости я поняла после уроков, когда вышла из школы. Во дворе раскатали большую ледяную горку, с которой, подложив под попу лист фанеры, лихо съезжала Алка.

– Айда! – крикнул Кузя, и пацаны ринулись вперед.

Я тоже подошла, терзаемая угрызениями совести.

– Будешь кататься? – как ни в чем не бывало спросила Алка. – Там еще картонки валяются. – И ткнула пальцем в сторону школьной свалки.

– Извини, я не думала, что так получится, – сказала я.

– Ерунда, – махнула рукой Алка, – подумаешь. Мне вовсе не больно.

Так странно завязалась наша дружба. Общего у нас было мало, вероятно, потому мы стали интересны друг дружке. Это был тот самый классический случай притяжения противоположностей. Иногда меня отпускали к Алке в гости в ее многонаселенную коммуналку. Днем родители девочки были на работе. Она сама доставала из холодильника кастрюлю супа, разогревала на газовой конфорке. Мы смотрели телик, орали, дурачились, бросались снежками с балкона в прохожих, те грозились оборвать нам уши. Выключали свет соседу, долговязому студенту, когда тот заходил в туалет. Пугали приблудившегося кота. Носились по длинному коридору или играли в прятки с мелюзгой из третьей коммунальной комнаты. В общем, делали то, чем обычно занимаются шкодливые детки в отсутствие взрослых. Я даже немного завидовала, потому что за мной пристально следила бабушка Дуся, вышедшая на пенсию, «чтобы ребенок был под присмотром». Алка же, напротив, считала, что повезло мне: дома тихо, спокойно, есть кому позаботиться и о еде, и об уроках, в сортир утром в очереди стоять не надо. Я помогала ей делать домашние задания, и обнаружилось, что она не глупа, а просто ленива и рассеянна. Вскоре, к немалому удовлетворению Светланы Степановны, у Алки появились четверки, да и сама она, по признанию учительницы, стала собраннее, спокойнее, аккуратнее. У медали была оборотная сторона: Алка тоже на меня влияла. Я и прежде бывала несдержанна на язык, за что дома меня периодически песочили, потому предпочитала помалкивать, даже если что-то мне не нравилось.

Но настало время, и меня словно прорвало. Я стала огрызаться с соседками, которые лезли ко мне с дурацкими замечаниями, родительскими друзьями, чьи дети почему-то считались образцом для подражания. Обозвала жирным боровом выпендрежного троюродного братца Глеба, вздумавшего критиковать мои игрушки. Глеб тотчас нажаловался своей мамаше, и от меня потребовали извинений, а я не только отказалась извиняться, но и заявила, что больше не желаю видеть его у себя дома. А когда мне читали скучные нотации, мысленно рисовала жирный кукиш, как научила подружка.