Круговой перекресток
Шрифт:
– Каждый народ достоин своего правителя… Сталин – это мы…
В пятьдесят шестом грянула «оттепель». На легендарном ХХ съезде несгибаемая власть устами чудаковатого украинца-генсека впервые признала, что за несколько последних десятилетий допустила некоторые перегибы в деле построения самого справедливого общества в мире и постарается эти ошибки поправить, пересмотреть дела репрессированных граждан. И со всего Союза полетели в Москву, в серое здание Лубянки, миллионы конвертиков от несчастных обнадеженных людей, ищущих пропавших близких. По вечерам, проверив вороха тетрадок с ученическими каракулями, написав прошения для полуграмотных соседок, украдкой промокающих глаза краешками застиранных платков, Лидия распрямляла перед собой лист бумаги и каллиграфическим почерком выводила:
«В
Прокурору города Москвы…
Мой сын, Соколов Василий Иванович, 1907 г. р., работал на Московском автомобильном заводе им. Лихачева, в 1937 году был арестован органами НКВД и постановлением тройки при НКВД СССР от 5 декабря 1937 года осужден и заключен в исправительно-трудовые лагеря.
Я убеждена в невиновности моего сына. Прошу пересмотреть его дело…»
Осуждать у государственной машины получалось значительно скорее, чем разбираться в делах давно минувших, но не забытых лет. Прошло немало времени, прежде чем вьюжным февралем пятьдесят восьмого позвонила в дверь озябшая почтальонша.
– Решила передать лично в руки. Не дай бог, из ящика кто сопрет.
Лидия негнущимися пальцами разорвала конверт.
«Сообщаем Вам, что Ваша жалоба Прокуратурой г. Москвы рассмотрена. Дело, по которому Соколов Василий Иванович был осужден в 1937 году, для окончательного решения направлено в Президиум Московского городского суда».
Нахмурившись, Лидия который раз подряд перечитывала сухие казенные строки.
– Ничё, – погладила Лидию по плечу почтальонша, – уже хорошо, что не отфутболили, занимаются. Ты пиши, пиши дальше, пускай ответят, что с Василием стало.
Снова Лидия садилась за стол, включала лампу под желтым бумажным абажуром, доставала бумажный лист.
В марте, когда потекли ручьи и почтальонша сменила валенки на резиновые сапоги, пришел очередной конверт.
«Дело по обвинению Соколова Василия Ивановича пересмотрено Президиумом Московского городского суда 3 марта 1958 года.
Постановление тройки при управлении НКВД СССР отменено, а дело в отношении Соколова Василия Ивановича 1907 года рождения прекращено за отсутствием состава преступления».
Власть исправила одну из своих маленьких ошибок.
Лидия уронила голову на стол и глухо зарыдала. Почтальонша сбегала на кухню за водой. Она каждый день бывала свидетельницей подобных сцен. Вначале ревела вместе с несчастными женщинами, заодно оплакивая и судьбу своего мужика, с которым пожить-то толком не успели… А потом постепенно привыкла, как привыкает врач к рваным кровоточащим ранам. Здесь были те же страшные раны, но кровили изнутри, невидимые глазу, и лечить их было куда труднее, если вообще возможно было вылечить. Лидия пила, а зубы выбивали дробь о граненое стекло.
– Невинно-овен… – хрипела она. – Мой сыночек родной… Почему же его не отпустили? За что отняли у меня? Мужа, дом отняли, это я пережила, но сына Васеньку за что? Господи, что мы тебе сделали, чем прогневили? – Лидия воздела сухонькие руки к потолку. Потом, устремив в почтальоншу тоскливый взгляд, тихо промолвила: – Может, правы большевики: никакого Бога нет?
– Христос с тобой, что говоришь-то?! – перекрестилась почтальонша. – Ты погоди! Может, найдется твой Василий? Может, живет где на Севере, работает? Ему же без права переписки дали? А лет сколько прошло… Может, он вас тоже ищет, да война все адреса спутала… Вон у бабы Глаши из сорок восьмого дома внучка в Воркуте нашлась! Сынка осудили, он после срока там обженился, стал писать, родных искать, да не успел – помер. А жена его ответила, что дочка у них осталась. Скоро в гости приедут. Главное – надеяться!
И Лидия надеялась, продолжала писать снова и снова. Год сменялся следующим. Лидия состарилась, не могла больше работать. Глаза полуослепли, ноги ослабли, руки стали трястись. Время приостановилось, потекло размеренно и рутинно, порой счастливо, чаще скучно, однообразно, перемалывалось, как коровья жвачка. Без потрясений, без эмоций, без толку. Всю жизнь стремившаяся обрести штилевую гавань, Лидия, получив покой, впала в странную летаргию. Она полюбила сидеть в протертом до дыр
– Танюшка, – позвала как-то внучку, – подойди, сядь. Бери лист, я диктовать буду, а то глаза не видят. Да и руки дрожат. Пиши…
Кусая губы, чтобы не расплакаться, Татьяна выводила строчки, в каждой букве крылись отчаяние и невозможная боль.
«Прокурору города Москвы…
…Со дня реабилитации моего сына прошло девять лет, а он до сих пор ко мне не вернулся. Я не перестаю его ждать. Мне уже свыше восьмидесяти одного года от роду, и я очень хочу знать, что с ним случилось, какая участь постигла моего сына.
Прошу Вас сообщить мне правду о моем сыне, какой бы горькой она ни была.
Лидия Соколова, Мать».
Почти на ощупь поставила в конце письма размашистую подпись.
В апреле шестьдесят седьмого вместе с газетами Татьяна достала из ящика серый казенный конверт, адресованный Соколовой Л.В., что-то болезненно сжалось в груди. Из конверта выпала бумажка в половину печатного листа.
– Бабушка, – позвала Татьяна, – пришел ответ…
– Читай, – сурово наказала Лидия.
Дрогнувшим голосом Татьяна прочла:
«На Ваше заявление о розыске сына Соколова Василия Ивановича сообщаю, что он 24 мая 1943 года умер в местах лишения свободы Коми АССР.
За получением свидетельства о смерти сына Вам надлежит обратиться в ЗАГС Кировского района Москвы, куда в 1943 году было выслано извещение для регистрации смерти Соколова В.И.».
– Дай сюда, – изменившись в лице, хриплым шепотом проговорила Лидия.
Татьяна послушно протянула послание.
Несколько минут Лидия с окаменевшим лицом вглядывалась в буквы, потом дернулась, страшно захрипела, закатила глаза и оползла вниз.
Татьяна и Павел
После смерти Лидии прошло несколько лет.
В пасмурный ноябрьский день Татьяна ожидала трамвая. Трамвай не торопился, зато из накатившей тучи полил противный осенний дождь. Таня, как назло, позабыла взять зонт и уже приготовилась укрыться под козырьком магазина, как вдруг рослый мужчина богатырского телосложения в мгновение ока распахнул над ее головой черный нейлоновый купол. Дождь усиливался, обладатель зонта предложил проводить Татьяну до дома, а заодно помочь донести сумки. Татьяна отнекивалась, незнакомец настаивал, трамвай не торопился: дождем залило пути. Наконец Таня сдалась.