Круговой перекресток

Гайворонская Елена Михайловна

Вечером за ужином бабушка неожиданно сказала, что соседка тетя Тоня видела меня около метро с какой-то толстой девочкой, наверное с Аллой Хорловой. Все воззрились на меня как на правонарушительницу, я поерзала на стуле и, преодолевая холодок в груди, тонким голосом выпалила:

– Да, я ходила с Алкой, ей в магазин надо было, ну и что? А твоя тетя Тоня пусть за своей внучкой смотрит, она курит за школой, между прочим!

За столом установилась пауза. Потом папа сказал:

– В самом деле, Саня уже большая

девочка, ничего страшного не случится, если она сделает два шага от дома.

Мама с бабушкой обрушились на него. Они говорили, что другие дети растут в непонятных семьях, где родителей не волнует их судьба, а с ребенком может случиться все, что угодно! Даже украсть могут! Алла Хорлова – известная хулиганка, и дружба с ней до добра не доведет.

– Да хватит глупости болтать! – неожиданно встрял дед, обыкновенно не влезавший в женские дебаты. – Вас много крали? Дуся, ты вспомни, когда Таня маленькой была, везде одна бегала.

– Тогда время было другое! – воскликнула бабушка.

– Ха, – сказал дед, – вот именно, тогда-то похуже было. В бараках жили среди шпаны, и никто никого не украл. Вы что, до свадьбы Саньку собираетесь за ручку водить? Восемь лет – большая девочка, в ее возрасте другие уже суп варят на всю семью, а вы за хлебом боитесь отпустить.

– Через дорогу?! – крикнули хором мама с бабушкой.

– По светофору же! – примирительно сказал папа.

– Видишь, что ты наделала? – недовольно заявила бабушка. – Из-за тебя все поссорились.

– А вы помиритесь, – посоветовала я, вставая из-за стола.

– Сядь немедленно, – скомандовала мама. – Ты не доела. И вообще, тебе никто не разрешал уходить.

– Я больше не хочу есть, – заявила я. – А уйти я сама себе разрешила. У нас не крепостное право.

И отправилась в комнату, которая до половины была моей. Вторую половину занимали бабушка и дед.

– Ужасный характер! – услышала вслед недовольный бабушкин голос. – И откуда в ней столько протеста?

Через какое-то время вошла мама. Я сидела за столом и делала уроки. Придраться было не к чему.

– Пойми, Саня, – тихим голосом заговорила мама, – мы все желаем тебе добра…

– А получается зло, – заявила я.

– Ну что ты такое говоришь? – укоризненно вздохнула мама. – Как тебе не стыдно?

– А как тебе не стыдно?! – выпалила я. – Почему тебя никто не заставляет делать то, что ты не любишь?! А ты учишь меня играть на дурацком пианино, хотя я это ненавижу! Почему я постоянно должна равняться на Веру, Олю или Наташу, чем они лучше меня? Почему все знакомые и соседки хвалят своих внуков, даже если те двоечники и дураки, да еще курят и пьют пиво, а про меня все только твердят, что у меня ужасный характер?!

Почему вы постоянно указываете, с кем дружить, а с кем нет, а сами дружите с кем хотите, хоть мне ваши гости тоже не нравятся! И почему ты всегда во всем согласна

с бабушкой, вечно в рот ей смотришь? Почему?!

– Перестань кричать! – попыталась остановить меня мама, но я кричала и ничего не могла с этим поделать. Мне было наплевать, что хорошие девочки из интеллигентных семей так себя не ведут. Мне ужасно надоело быть хорошей девочкой.

Когда я иссякла и умолкла, мама тихо спросила:

– Ты вправду так не любишь играть на пианино?

– Ненавижу, – твердо объявила я. – И врать тоже не люблю, но приходится, потому что правдой с вами ничего не добьешься.

– Как это понимать? – нахмурилась мама. – Каким враньем и чего ты собираешься добиться?

Тут я взяла и на одном дыхании рассказала про сговор с Алкой, про объявление и про то, что завтра должна приехать покупательница. А еще добавила, что, если меня не избавят от пианино, сама от него избавлюсь. Топором разобью.

Мама слушала очень внимательно и смотрела так, будто видела меня впервые.

– Но ведь у тебя хорошо получается играть, – вздохнула она.

– У тебя готовить тоже хорошо получается, – возразила я. – Но ты же не работаешь поваром.

Мама устало потерла виски:

– Хорошо. Будь по-твоему. Мы продадим пианино. Только не ври мне больше. Ложь оскорбляет и унижает не только того, кому лжешь, но в первую очередь тебя.

– Я не хотела врать, – призналась я. – Но пришлось. Потому что правду вы не желали слышать. Люди часто слышат только то, что хотят.

Это было истиной, которую я постигла не вполне осознанно, потому что была мала для разумного понимания подобных вещей, но инстинктивно, чутьем, как неразумный зверек постигает азы существования в этом мире, иначе ему не выжить. Алка постигла эту истину прежде меня, потому что раньше шагнула из картонных стен кукольного домика детства в космос взрослой реальности.

Мама снова потерла виски и посмотрела в окно. Она выглядела растерянной и чуть виноватой. Мне даже показалось, что она избегает моего взгляда, и мне стало совестно и немного печально, оттого что поставила ее в неловкое положение.

– Обещаю впредь внимательно слушать тебя, – сказала мама. – Но и ты пообещай, что не станешь мне врать, договорились?

Я согласилась. Мама кивнула и вышла из комнаты.

Тотчас я услышала возмущенные причитания бабушки и подумала, что мама сдастся и все останется по-прежнему. Но мама сдержала слово. На следующий день пожаловала покупательница – высокая сухая дама с вытравленными краской пегими прилизанными волосами и тонкими недовольными губами. С ней пришла девочка лет шести в воздушном розовом платьице с тонкими темными косицами, увенчанными большими красными бантами. Дама облазила инструмент, постучала по всему, по чему можно было постучать, побренчала по клавишам, недоверчиво спросила: