Крупская
Шрифт:
Эта книжка („желтенькие тетрадки“), изданная нелегально, в небольшом числе экземпляров, распространение которой требовало большой конспирации, сыграла тогда громадную роль. Я помню, что все мы переживали, когда Ильич зачитывал ее нам…“. [1]
В конце февраля, на масленицу, у инженера Роберта Эдуардовича Классона произошла встреча питерских марксистов с приезжим. Устроили блины, благо предлог был удачен. Пригласили Надежду Константиновну Крупскую с Зинаидой Невзоровой.
1
ЦПА ИМЛ при ЦК КПСС, ф. 12,
Этот вечер Надежда Константиновна запомнила навсегда. День выдался морозный, дул холодный ветер с Невы, солнце казалось ярким малиновым шаром, медленно опускавшимся за горизонт. Надежда Константиновна торопилась: после занятий надо было забежать домой, предупредить мать, что задержится поздно, ведь ехать приходилось на окраину — семья Классона жила на Охте.
Разрумянившаяся, с выбившейся из-под шапочки прядью пушистых волос, вошла она в квартиру Классона. Ее встретили радостными возгласами, почти все были в сборе.
Владимир Ильич в первый момент показался всем старше своего возраста — позднее за ним укрепилась партийная кличка „Старик“. Держался он несколько скованно, напряженно, больше слушал и молчал. Надежда Константиновна тоже мало принимала участия в споре, но внимательно прислушивалась к каждому слову. Ульянов приехал договориться с петербургскими марксистами, однако разговор не получился. Многие из присутствовавших колебались, боялись открытой борьбы. В ответ на чье-то предложение участвовать в комитетах грамотности зло и сухо прозвучал смех гостя, и в наступившей внезапно тишине раздался непримиримый ответ: „Ну что ж, кто хочет спасать отечество в комитетах грамотности, что ж, мы не мешаем“. Все почувствовали себя неловко. Надежда Константиновна сразу поняла, что этот человек не будет колебаться, что он ясно видит цель и пути борьбы, что он наметил программу действий, которую будет выполнять, не жалея сил. Впервые революция показалась ей близкой и возможной. Нет, не дети и внуки, а они, те, кто сидит сейчас в этой комнате, будут совершать революцию. Видно, те же чувства испытывали многие присутствовавшие.
На этой встрече так ни о чем и не договорились. Возвращались поздно. Товарищи делились впечатлениями, больше всего говорили об Ульянове, и Надежда Константиновна впервые услышала о замечательной семье, о трагической гибели его старшего брата Александра. И чисто по-женски пожалела, что не нашлось возможности сказать ему что-нибудь теплое, сочувственное. Сразу стала понятна его непримиримость и кажущаяся суровость. Уже дома, рассказывая о встрече матери — от нее у Нади не было секретов, мать была ее лучшим другом, — она по-новому для себя открыла Владимира Ильича. Вспомнила, что несколько раз встретились неожиданно нх взгляды.
Быстро прошло лето. Осенью на квартире у того же Классона собрался цвет петербургских марксистов — Ульянов читал свою новую работу „Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?“. Слушали с напряженным вниманием. Даже те, кто еще не совсем отошел от народничества, понимали, что эта работа подытоживает целый этап в русском революционном движении. Владимир Ильич блестяще доказал, что к концу XIX века народничество из революционного переродилось в либеральное. Бережно относясь к опыту народников 70-х годов, которых он глубоко уважал за мужество, героизм и революционную закалку, Владимир Ильич показал, что либеральные народники стали идеологами мещанства и мелкой буржуазии. Он обрушился на теорию народников о героях, делающих историю, показав, что подлинный творец истории — народ.
С большим трудом книгу гектографировали, и „желтенькие тетради“ ходили по рукам. Замечательная теоретическая работа распространялась без подписи.
Очень скоро Надежда Константиновна выяснила, что ее лучшие ученики ходят в кружок Владимира Ильича. Как-то после занятий, собираясь домой, она увидела в коридоре Бабушкина. Иван Васильевич взял из ее рук пачку книг. „Я помогу вам донести до конки“. Полторы версты шли медленно, Бабушкин рассказывал о руководителе кружка. „Ох и умен наш лектор! Все объясняет так понятно и всегда старается вызвать спор. Так не только знания приобретешь, но и научишься речи произносить“. — „Да вы и так неплохо их произносите“, — засмеялась Надежда Константиновна.
Через несколько дней, придя в Публичную библиотеку, чтобы подготовиться к лекции о Некрасове, она увидела за одним из столов знакомую фигуру Ульянова.
О многом они переговорили в тот вечер, идя из библиотеки. Под влиянием рассказов Надежды Константиновны о своих подопечных Владимир Ильич захотел пойти на занятие в Смоленскую школу. По воспоминаниям современников, Ленин был на уроке Прасковьи Францевны Куделли.
Учительницу поразило лицо незнакомца, очень живое, подвижное, с огромным лбом и умными внимательными пазами. По нему сразу можно было судить о впечатлении которое производил урок. Вот он слушает с интересом, кивает, удивился и вдруг заскучал.
Надежда Константиновна, отвечая в марте 1938 года на вопросы заведующего залом Ленинградского филиала Центрального музея В.И. Ленина, писала: „Бывал ли Владимир Ильич в Смоленской школе… — не знаю, я читала это в воспоминаниях, но сама свидетельницей его посещений не была и от него о них не слыхала…“
В апреле 1895 года Владимир Ильич провел совещание с группой учительниц воскресной школы. Говорили о путях и методах революционной пропаганды. Внимательно слушал Владимир Ильич рассказы о рабочих. Для него не было мелочей. Так, его заинтересовал разговор о сочинениях рабочих на тему „Моя жизнь“, о которых рассказала Анна Ивановна Чечурина. Это были подлинные человеческие документы, в каждом были яркие картинки крестьянского и рабочего быта. Позднее он попросил давать ему эти сочинения.
Договорились в этот вечер на будущее: не устраивать никаких общих чаепитий и интеллигентских перебалтываний, встречаться только в крайних случаях, внимательно следить, чтобы не привести „хвост“. Слежка тогда была ужасная, многие дворники состояли агентами охранки.
Владимир Ильич очень скоро убедился в острой наблюдательности Надежды Константиновны, умении подмечать характерные мелочи и в быту, и в поведении, и в настроении рабочих. Однажды он попросил ее с кем-нибудь из учительниц сходить в рабочие общежития, собрать материал для листовок. Появляться в рабочих районах интеллигентам было опасно, это сразу привлекало внимание охранки. Поэтому Надежда Константиновна и Аполлинария Якубова оделись под работниц.
В огромном мрачном здании общежитий они чуть не задохнулись. Затхлый, спертый воздух, грязные, затянутые паутиной окна. Нары в два этажа. Из кухни тянет перепревшими щами. Усталые работницы без сил лежат на нарах, тут же стирают. Еще страшней в семейном общежитии. Одну семью от другой отделяют только ситцевые занавески. Смрад, запах пеленок, неумолкающий гул голосов. О каком отдыхе, о каком самоусовершенствовании может идти тут речь? Надежда Константиновна и Аполлинария Александровна переходили из комнаты в комнату, якобы разыскивая свою знакомую. В общей кухне раскрасневшаяся усталая кухарка сидела около огромной русской печи, где стояли многочисленные чугуны. Каждая семья платила кухарке два рубля, чтобы следила за готовкой. „А эти-то чугуны чуть теплые“, — заметила Крупская. „А тебе что? — вскинулась кухарка. — Куда я их, на голову, что ли, поставлю? Ничего, за рубль и так похлебают“.