Крупская
Шрифт:
Тучи сгущались над всеми оставшимися на свободе. Один из рабочих, не выдержав допросов «с пристрастием», дал показания. 28 октября Надежда Константиновна была вновь арестована. Она вновь все отрицает, но показания Бугоркова, одного из учеников школы за Невской заставой, раскрывают особую роль Крупской в организации петербургских социал-демократов. В одном из протоколов допроса Бугоркова записано: «…5 мая сего года я был на экзамене в воскресной школе, где состоит учительница Надежда Константиновна Крупская, и по окончании экзамена, когда я выходил из класса, то находившийся в прихожей Влас Щеглов остановил меня и просил передать Крупской, чтобы она назначила интеллигента руководителя для кружка в доме № 25, по какой улице, я теперь этого не помню. Я сейчас же
6
ЦГАОР, ДП II, 1806, д. 319, ч. III, л. 321.
Самым тяжким испытанием оказалась очная ставка. Надежда Константиновна смотрела на осунувшегося, прячущего глаза Бугоркова и не испытывала к нему ничего, кроме жалости. Видно, жандармы усиленно обрабатывали его. Перед ней был сломленный духовно человек. Крупская сказала: „Я знаю его, мой ученик по школе. Ничего больше я добавить не могу“. Бугоркова увели. Следователь внимательно смотрел на арестованную. Ничто не дрогнуло в ее лице, только слабый румянец проступил на щеках и ярче заблестели глаза. Он не удержался и сказал с усмешкой: „А у вас, оказывается, мадемуазель Крупская, как у некрасовских женщин, под внешним холодом таится пламень яркий. К сожалению, ваша энергия толкнула вас на недостойный путь“. Надежда Константиновна глянула ему в лицо. Он оборвал фразу и сухо сказал: „Итак, продолжим“.
Одиночная камера действует угнетающе. Нельзя привыкнуть к звону ключей, к шагам в коридоре. Надежда Константиновна старается придерживаться строжайшего режима: подъем, зарядка, чтение… Но все чаще она замечает, что сидит, глядя в одну точку. Она не может есть тюремной пищи, болит желудок. Появляется апатия. От матери не скроешь своего состояния. Во время свиданий дочь держится бодро, шутит, но мать видит, как дорого обходится ей эта бодрость.
Елизавета Васильевна пишет в департамент полиции прошение за прошением. Чиновники методично подшивают их в дело „дочери коллежского асессора“. Резолюция не изменяется — „не подлежит удовлетворению“. Наконец Елизавета Васильевна требует медицинского заключения; в своем пятом прошении она пишет: „Дочь моя вообще здоровья слабого, сильно нервна, страдает с детства катаром желудка и малокровием. В настоящее время нервное расстройство, а равно и общее дурное состояние здоровья, как я могла убедиться лично, настолько обострились, что внушают самые серьезные опасения. Я уверена, что каждый врач, которому поручено было бы исследовать состояние здоровья моей дочери, признал бы, что дальнейшее пребывание в заключении грозит ей самыми тяжелыми последствиями, а для меня возможностью потерять единственную дочь“ [7]
7
ЦГАОР ДП VII, 1896, д. 319, ч. 2(II), л. 147,
Несмотря на то, что врач, обследовавший Надежду Константиновну 31 марта 1897 года, нашел ее состояние „крайне неудовлетворительным“ (она похудела, ослабла в результате расстройства пищеварения, не может заниматься умственным трудом ввиду нервного истощения), Крупскую все-таки не выпустили на поруки.
Елизавета Васильевна дважды в неделю ходит на свидания. Она тщательно готовит еду, стараясь передать что-либо вкусное. Пишет письма между страниц книги с перечислением новостей. Невесело улыбается — „собственной дочери приходится писать конспиративные письма“. Она давно уже знакома со всеми друзьями Нади, а теперь познакомилась и с родными многих из них. Грустные встречи в кулуарах дома предварительного заключения. Но сегодня она собирается радостно. Владимиру Ильичу дали три дня для устройства личных дел перед
Медленно идет Елизавета Васильевна по Литейному проспекту, не замечая окружающих. Она так много раз проделала этот путь, что, кажется, может пройти его с закрытыми глазами. Вот и тюремные ворота.
ШУШЕНСКОЕ. УФА
Надежда Константиновна проснулась и неподвижно лежала, прислушиваясь к привычным тюремным звукам. Еще очень рано, в камере темно, узкая полоска света пробивается из-под двери. Слышно, как звякают ключи, шагают часовые. Долог зимний питерский рассвет, а здесь он едва сочится в окно, забранное металлической решеткой.
Сегодня день свиданий. Как всегда, Елизавета Васильевна держится спокойно. Жандармы не должны видеть ее слез. Она сообщает — Владимир Ильич свободен. Ему дали три года ссылки в Сибирь. Передавая Надежде письмо, мать чуть заметно кивает. Значит, есть химический текст.
В камере Крупская не находит покоя. Чтобы проявить письмо, нужен кипяток, а его подадут только вечером. Кипяток. Наконец-то! Надежда Константиновна, став спиной к двери, быстро окунает в кружку заранее разорванное на узкие полоски письмо. Проступают коричневые буквы. Быстро пробегает она строчку за строчкой. Читает их еще и еще раз — письмо придется уничтожить, оно не должно попасть в руки жандармов.
И опять томительно тянутся дни в одиночке. Прогулки редки. Разговоры только со следователем. Иногда очные ставки. И тогда губы говорят одно, а глаза — другое. Товарищи держатся твердо. Тюрьма живет своей жизнью. Почти каждый день сеансы связи — политический перестукиваются друг с другом, сообщая новости. Что это? Стук в необычное время, стучат и слева и справа, какие-то крики несутся из окон. Надежда Константиновна прислушивается: страшная весть — политическая Ветрова, заключенная в Петропавловской крепости, сожгла себя, не выдержав издевательства жандармов, Решено протестовать.
Во время свидания Елизавете Васильевне удается сообщить дочери, что Петербург бурлит, требует следствия, амнистии, улучшения положения политических заключенных.
И жандармы струсили. На поруки выпустили до вынесения приговора под надзор полиции ряд женщин. Вышла из тюрьмы и Надежда Константиновна. И вот они с Елизаветой Васильевной медленно идут по Литейному проспекту. Кружится голова. Апрель. Солнце светит, город прекрасен.
Мать и дочь не спешат. У Надежды Константиновны нет сил, после давящей тюремной тишины и серости какое богатство звуков, красок, запахов.
Несколько дней она приходила в себя, а затем стала, несмотря на двух шпиков, следовавших за ней непрестанно, искать товарищей. Она прошла под руководством Владимира Ильича хорошую школу конспирации и неизменно уходила от слежки. Ни разу не привела за собой «хвост».
Надежда Константиновна впоследствии писала: «Я застала организацию в самом плачевном состоянии. Из прежних работников остался только Степан Ив. Радченко и его жена. Сам он работы по конспиративным условиям уже вести не мог, но продолжал быть центром и держал связь». А связи после повальных арестов налаживать и поддерживать было трудно.
Надежда Константиновна с нетерпением ждала каждого письма из далекого Шушенского. Она выполняла многочисленные поручения Владимира Ильича, касавшиеся в основном закупки и отправки книг, журналов и газет.
Через несколько дней после выхода из тюрьмы она отправилась к Петру Бернгардовичу Струве, который тогда был социал-демократом, хотя его взгляды «легального марксиста» все более толкали его в объятия либералов. В ту пору между Струве и Владимиром Ильичей не было непроходимой пропасти, поставившей их впоследствии по разную сторону баррикад, и он выполнял целый ряд просьб Владимира Ильича.