Крушение империи
Шрифт:
— Говорю вам: устала!.. Надо подкрепиться на самом деле. Займите мне место.
— Ну конечно. Заметили эту толстую фельдшерицу?
— Она фельдшерица?
— Да. Вот та — в пенсне.
— Она, кажется, все предвидит? — улыбнулась Ириша.
— Вот именно!
— И скачки и акафист начальника охранки?
— Это еще что! Ей дурно стало.
— Почему?
— Наткнулась на одно «дельце». Ее деверь — провокатор. А это вы предвидели? — спросили мы ее. — Ну так, значит, придете? Жду!
Актер пошел к двери.
Прежде чем последовать за ним,
Она не доверяла себе самой: спрячешь, — а, может, неудачно?
В раздумье стояла она, не зная, как поступить. Синяя мягкая папка, сложенная вдвое, лежала в ее муфте, в которую Ириша продела обе руки.
— Да неужто холодно вам, товарищ? — заметив эту позу, участливо обратился к Ирише занятый бумагами на подоконнике молодой курносенький рабочий с постреливающими по сторонам васильковыми глазами.
— Нет, так… — смутилась она, не зная, что сказать.
— Лицо у вас в горячке, вижу. Не захватить бы болезнь какую?
— О, что вы?! — тронуло ее это участие.
Васильковые глаза вдруг стали озабоченными, грустными.
— Жена у меня, простите, в беременности какой месяц… так тоже сильно жалуется на хворость.
— Я не жалуюсь, я здорова, товарищ. Спасибо вам…
— А я думал: помощь, может? Если что — порошки достану?
Он говорил с ней и в то же время не прекращал своей работы, как будто и впрямь был на службе, за которую ему платил хозяин: быстро пробегал глазами название «дела», не просматривая папки, откладывал ее в сторону — каждую под цвет. Он рассортировывал «дела» охранки, безучастно откладывая для других «архивариусов» бумаги жандармского управления, валявшиеся тут же.
У него было симпатичное, вызывающее доверие лицо доброго русского парня, — Ириша неодобрительно вспомнила в ту минуту мясистую фельдшерицу в пенсне, беспричинно час назад взъевшуюся на этого молодого человека.
— Послушайте, товарищ… У меня к вам просьба, — решилась она вдруг.
— В аккурат сделаю… пожалуйста! — внимательно и предупредительно посмотрел он на нее.
— Вы ведь не собираетесь сейчас уходить?
— Нет.
— А мне нужно на четверть часа. Вот там в углу мы с тем длинным артистом разбираем…
— Чтобы никто другой не трогал?
— Да, да, посмотрите, пожалуйста.
— Будет в аккурате!
— Спасибо. И вот вам моя муфта, — положила Ириша ее на подоконник, за кипой бумаг. — Поберегите ее, а то в буфете мне неудобно… могу забыть там по рассеянности. Посмотрите за ней?
— О чем беспокоитесь? В целости будет.
— Принести вам бутерброды? — предложила она в благодарность.
— Не откажусь, если что…
— Принесу!
В дверях она обернулась: страж ее муфты все так же сосредоточенно и быстро продолжал работу.
Через полчаса она возвратилась вместе с актером, неся из буфета «подкрепление» своему участливому товарищу.
— Вот и мы! И даже с печеньем!
Тот, к кому она обращалась, отсутствовал.
— Э, давайте печенье! — отозвался кто-то другой и протянул за ним руку.
Ириша оттолкнула незваного просителя, ища глазами курносенького молодого рабочего. Его не было у подоконника. Она подбежала туда и первым делом просунула руку за плотную стопку папок, где должна была лежать ее муфта.
«Фу, слава богу!» — муфта была на месте!
Она схватила ее и сразу же, по весу ее, прежде чем продеть в нее руку, поняла, что из нее вытащена драгоценная синяя папка вместе с ее, Иришиным, носовым платочком… Так оно и было…
— Что с вами? — недоумевал актер, увидев, как она болезненно побледнела.
— Сейчас… сейчас, — бормотала она, бросаясь в смежную комнату.
Но и там не было того, кого она искала.
Она возвратилась, выскочила за дверь — к часовому.
— Товарищ, никто не выходил отсюда?
— Вышедши. Вы сами, барышня, выходили.
— Но я пришла обратно!
— Понимаю.
— После меня выходив кто-нибудь? Низенький такой… круглолицый товарищ?
— Он.
— Ушел, значит? Давно?
— Минут, думаю, все двадцать будет.
Рыжебородый часовой, сидя на кожаном стуле, откуда-то притащенном, чистил, выстругивал вытащенную из кармана шинели грязную солдатскую ложку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Первый выстрел Феди Калмыкова
Напротив университета св. Владимира уже целый год стоял высокий деревянный забор, огородивший место для какой-то постройки. Но ничего здесь почему-то не строилось, и прохожие привыкли к этой длинной, обезобразившей улицу изгороди и, пожалуй, забыли уже, что за место загородила она от взоров пешеходов.
Ранним утром 2 марта главный начальник военного округа генерал-лейтенант Ходорович разместил на огороженном забором пустыре казачью сотню, а поодаль от нее, в музее цесаревича Алексея, — роту солдат одного из киевских полков. Такие же войсковые заслоны были выставлены на Печерске, Подоле, Демиевке, Соломенке, — в разных концах города.
В штабе Ходоровича Киев уподобился шахматной доске, на которой каждая клетка могла быть в любую минуту под боем. Но бой не состоялся, шахматная партия не смогла начаться: вдруг оказалось, что у верноподданного генерал-лейтенанта не хватало одной фигуры — короля. Он стоял еще на доске, но уже за чертой ее квадрата: специальный телеграфный провод доставил в штаб копии депеш, в которых командующие фронтами советовали царю отречение.
Это было равносильно проигрышу, и генерал-лейтенант Ходорович, уже никуда не двигая, оставил на поле в бездействии ферзя — самого себя. Он вызвал к себе лидеров земства и Городской думы, купцов, адвокатов, профессоров учебных заведений, промышленников и чиновников и разрешил им образовать Общественный комитет. И — растерянный — забыл тогда распорядиться многочисленными воинскими заслонами и пикетами.