Крушение империи
Шрифт:
Если бы так случилось — он в конце концов не возразил бы. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — разве это не то идейное знамя, под которым он, Федя, должен идти вместе со всеми рабочими, вместе с революцией?
— Ладно! — крикнул он в ответ Гашкевичу, не решив еще, однако, что точно должно означать это слово.
В далеком углу барака сидело несколько человек, среди которых он увидел Алешу Русова. Встав из-за стола, Федя порывисто направился к своему другу и земляку. Он ни разу не встречал его в эти дни.
— Познакомься, братец-народничек, — весело ухмыляясь, сказал
— Что за ерунда! При чем здесь «народничек»? — немного смутился Федя, пожимая руки новым знакомым.
— А разве обидно? — рассмеялся один из них, по виду — рабочий, средних лет, с высоким смуглым лбом и запорожскими темными усами, и лукаво подмигнул остальным.
— Не столько обидно, товарищ, сколько неверно…
— Но ведь ты же, Федулка, не марксист!
— Не всем же рождаться марксистами, Алеша. Правда? — спокойно усмехнулся, беря под защиту Федю, молодой круглолицый человек в очках, с наголо выбритой головой.
— Верно, товарищ Эдельштейн, — поддержал его «запорожец».
— Вы и есть Эдельштейн? — вскрикнул Федя, пожимая вновь ему руку. — Тот самый… без пяти минут смертник?
— Я и есть Эдельштейн, — спокойно смотрели на него светлокарие глаза из-за выпуклых стекол очков.
— Я так много слышал о вас. Ведь вы наш, университетский?
— Университетский.
Он, улыбаясь, показал пальцем на синие петлички своей тужурки. Вместо золоченых пуговиц с двуглавыми орлами на ней были какие-то плоские, обтянутые черной материей костяшки.
— Как я жалею, что мне не пришлось поджигать этот проклятый Косой Капонир! — восторженно смотрел Федя на недавнего «смертника». — Понимаешь, Алеша, ведь я в это время…
— Зря, между прочим, поджигали, — закуривая, сказал Эдельштейн. — Должен еще пригодиться. По крайней мере — в свое время.
— То есть? — посмотрел вопросительно Федя.
— Когда начнется настоящая рабочая революция, куда, товарищ Калмыков, прикажете размещать ее врагов?
— Это, я думаю, будет. Обязательно будет!
Федя перевел взгляд на эдельштейновского соседа, подавшего столь убежденно эту реплику.
— Что вы хотите этим сказать, товарищ Довнар? — обратился он к нему.
— Если вас это интересует, Калмыков, приходите вечером в арсенал. Послушайте революционных рабочих.
Было что-то львиное и повелительное во всем облике Довнар-Запольского. Коренастый и широкоплечий, с грудью борца, с тяжелой гривой темно-русых волос, с большими серыми глазами, как будто вбиравшими в себя собеседника, — он всегда был заметен в университетских коридорах. Он прихрамывал и чуть-чуть волочил ногу, — и казалось, что не обычная это хромота с детских лет, а где-то ранен в бою этот порывистый и неукротимый «львенок». Сын известного профессора, человека неясных и путаных политических убеждений, — Довнар, как известно было, давно уже не жил на отцовской квартире, но где точно обретался — знали об этом, вероятно, очень немногие.
— А вы будете выступать? — спросил его Федя.
— Да уж кто-нибудь из нас, большевиков, будет. И не один, вероятно.
«Вот оно что… — подумал Федя. — Они все — большевики. И Алешка с ними, — теперь все понятно. Однако к себе не зовут».
Впрочем, чего хотят сейчас большевики, он собственно не знал, но очень уж отпугивал их «несвоевременный максимализм», о котором был наслышан в кругу Гашкевича и его друзей.
Но вызывали симпатию и «смертник» Эдельштейн, и Довнар с умными серыми глазами, и, конечно же, давний друг детства Алеша Русов, которого любил, и Феде от чистого сердца хотелось сейчас увидеть этих приятных и привлекательных людей за одним столом с таким же приятным и самоотверженным, как думалось, Гашкевичем.
«И те и другие с рабочими… и я за рабочих, за революцию. Неужели Гашкевич будет против? В таком случае ничего общего у меня с ним! Черт побери, чего не поделили? Неужели нельзя по-хорошему сговориться? — искренно досадовал Федя, думая обо всем этом. — Вот если бы вместе…»
Он выскользнул из столовки, стараясь не попасться на глаза Гашкевичу и его друзьям.
«Боже мой, разве это так просто — войти в партию? И в какую? Ведь надо с самим собой поговорить раньше!»
На мостике он обогнал молодую красивую женщину в котиковой шапочке — и почему-то впервые за эти дни длительно подумал о Людмиле Петровне. Боже мой, как мог он забыть ее?
«Вот осел вифлеемский!» — укорял себя Федя.
В этот вечер он не пошел в арсенал, куда звали его. И этот вечер принес ему неожиданность, о которой меньше всего мог бы думать.
Проходя по Пушкинской мимо дома Георгия Павловича, Федя решил побывать у Карабаевых, у которых давненько не был. Вот уж теперь есть о чем потолковать: столько событий, столько новостей!
И очень любопытно, как держится теперь Георгий Павлович что он говорит? Как там у них, в Общественном комитете: небось поторопились присягать Михаилу?.. Да и затем интересно: брат министра все-таки! Может быть, сейчас и кадетское общество застанет у него? Ну, знаете, господа хорошие, он сам, Федя, может вам рассказать такое, чего никакая газета не сообщит в подробностях. Хотя бы об аресте Горностаева (вот, пожалуйста, его браунинг!) или о ночном происшествии в «Двуглавом орле»…
Он не хочет бахвалиться, но… в него-то стреляли, могли убить, и он сам стрелял, делал революцию, — а чем Карабаев и его застольные друзья в это время занимались?
Конечно, он не станет говорить об этом так грубо, но почему бы и не съязвить маленько? — усмехнулся он, проходя по двору к парадному подъезду карабаевской квартиры. — А почему бы и не припугнуть богатеев? Можно и про Косой Капонир напомнить: вот, мол, сможет еще пригодиться, когда начнется настоящая рабочая революция. И все прочее, о чем говорил сегодня большевик Эдельштейн.
Но всем этим Фединым замыслам не суждено было сбыться. Встретившая на пороге горничная сообщила, что барин и барыня поехали на машине в Думу и еще не возвращались, барышень тоже нет, а дома — только Костенька с гувернанткой.
Из прихожей, сверкая зелеными глазами, торчком наставив срезанные уши, выжидающе-грозно смотрели на Федю два пятнисто-серых дога.
Он шутливо поздравил горничную со свободой, посоветовал ей записаться поскорей в профессиональный союз и спустился во двор.