Крушение карьеры Власовского
Шрифт:
— А… к их папаше!.. Так они вместе живут… Шестой этаж, квартира семнадцать.
Когда Храпчук позвонил в дверь квартиры семнадцать, ему открыла маленькая женщина с седыми волосами. Остановившись на пороге, она всматривалась в гостя.
— Антон Матвеевич дома? — с трудом произнес Порфирий Иванович.
— Антон Матвеевич? Он как раз сегодня выходной. Та вы проходьте, пожалуйста, — с мягкой улыбкой сказала хозяйка.
Пройдя просторную переднюю, Порфирий Иванович очутился в комнате. Она не гармонировала с современным стилем большого каменного дома, в котором жил друг его детских лет. Преподобный Порфирий увидел комнату вроде
Но, тем не менее, стоящий на видном месте поблескивавший лаком радиоприемник сразу же вводил в современность.
— Та вы кто такие будете? — с певучей интонацией, так много напомнившей Порфирию Ивановичу, спросила женщина.
— А я… да долго рассказывать, — задумчиво ответил он. — А вы, верно, жинка Антоши будете? Звиняйте, як вас величают?
— Та вы не из наших краев? — и седая женщина улыбнулась совсем молодо. — Марьей Кузьминишной колысь величали… Та вы сидайте, в ногах правды нет, — пододвигая кресло под безукоризненно белым чехлом, сказала она. — А там и мой Матвеич подойдет.
— Спасибо.
Размышляя о том, возможно ли достаточно сложную жизнь втиснуть в короткие и понятные фразы, преподобный Храпчук устало опустился в кресло.
Да и действительно нелегко в двух — трех словах рассказать о том, как он — друг детских лет ее «Матвеича» — попал за тысячи километров от уездного городишка Сумы…
Это было 45 лет тому назад. В семье священника Храпчука произошло неожиданное событие. С далекой чужбины пришло письмо. Земляки, которых безработица и безземелье погнали искать счастье вдали от родины, приглашали отца Иоанна возглавлять приход. Батюшка соблазнился. Продав за бесценок дом и фруктовый садик с памятным Порфирию «белым наливом», отец Иоанн оставил насиженное гнездо и вместе с женой и четырнадцатилетним сыном отправился в далекий путь.
Порфишку, конечно, прельщала перспектива увидеть водные просторы с акулами, коралловыми рифами, а возможно, и китами. Но когда пришла пора расставаться с заветным садиком и кустами акаций — а из них получались такие замечательные пищики! — с косогором, под которым пролегал подземный ход, еще в шведскую войну прорытый Петром Первым, — тоска сжала его сердце. Но самым большим его горем была разлука с Тошкой, сыном соседа Сенченко — мастерового — человека «на все руки».
Как клялись парнишки в ночь накануне отъезда помнить друг о друге вечно! Клятва была скреплена позеленевшей от времени медной монетой из подземного хода. Эта старинная монета со стертым двуглавым орлом проделала немалый путь вместе с Порфишкой.
Некоторое время клятва соблюдалась строго. Шла бурная переписка. Каждый рассказывал о своей жизни. Антона отдали в слесарную мастерскую. Порфирий окончил духовную школу, пошел по стопам отца и стал священником.
Затем письма начали приходить реже. Осенью 1914 года далекий друг сообщил Порфирию, что из слесарной мастерской его забрали на германский фронт. Это письмо было последним…
И как бы снова выискивая предметы далекого прошлого, Порфирий Иванович еще раз осмотрел чистенькую просторную комнату… Затем его испытующий взгляд задержался на хозяйке.
— Матвеич?! Какой-то он стал наш Матвеич? Ведь мы с ним когда-то за вишнями лазили… — и добавил помолчав: — Я Храпчук из Сум. Может, слышали о таком?
— Храпчук? —
— Тот самый, Мария Кузьминична, тот самый…
Старушка засуетилась.
— Земляка угостить надо. Да вы располагайтесь как дома.
И в то время как Храпчук снова и снова любовно рассматривал знакомые ему рисунки на полотенцах простого холста, старушка ставила перед ним на стол вазочки с вареньем и румяные крендельки домашней выпечки.
Прихлебывая крепкий ароматный чай, Порфирий Иванович рассказывал о себе. Он сразу же сообщил, что приехал из страны, люди которой стремятся узнать всю правду о Советском Союзе. А знать народу всю правду тем более важно, что он настроен дружественно к советским людям и так же, как они, стремится к миру. Ведь только корыстно заинтересованные лица — пушечные короли и им подобные, наживающиеся на войне, — сеют недоверие и пытаются раздуть пожар войны.
И, уловив сочувственный взгляд хозяйки дома, добродушно продолжал:
— Но смею вас заверить, уважаемая Мария Кузьминична, что на свете существуют люди, чей дух свободен и независим. Их взгляды не затуманены враждой и ненавистничеством. Они беспристрастные судьи мирских дел и страстей человеческих. Так думаем мы, служители истинной веры.
— Разве вы тоже священнослужитель, как и ваш папаша? — с удивлением оглядывая его штатский костюм, спросила старушка.
— Вас удивляет мое светское облачение? — с легкой улыбкой Храпчук показал на свой костюм. — Дело в том, что в далекую поездку мне эта одежда кажется более удобной. Впрочем, какая бы одежда на мне ни была, люди той страны, где я родился, найдут во мне истинного друга. Не так ли, моя дорогая землячка? — и преподобный положил свою мягкую руку на сухонькую, но крепкую руку собеседницы.
И когда через полчаса появился Антон Матвеевич, он застал жену оживленно беседующей € незнакомцем в светло-сером костюме.
Не станем излагать подробности встречи друзей детства. Скажем только, что старая позеленевшая монета, во-время вынутая господином Храпчуком из жилетного кармана, многое пояснила.
— Порфишка!.. — воскликнул хозяин.
— Он самый, — ответил гость, крепко обняв плечистого и уже седого человека.
— Изменился, изменился, Антоша!.. Смотри, и тебя снежком припорошило, — Порфирий Иванович с сочувственной лаской взглянул на побелевшую голову друга. — А в старички тебя все же не запишешь… Усища у тебя вон какие…
— А что же, Порфишка, прямо гусарские! — Антон Матвеевич не без удовольствия провел по своим пышным рыжеватым, лихо подкрученным усам. В них действительно не было ни одного седого волоска.
Несмотря на заверения отца Порфирия, что он «не приемлет горячительных напитков», на столе как бы сам собою возник графинчик.
И надо сказать, что его содержимое иссякло довольно быстро.
Для беседы это обстоятельство не прошло бесследно. Она становилась все сердечней и откровенней.
— Не знаю, Порфирий, чи знайшов я, як то ка-жуть, свою звезду, — невольно переходя на родную им обоим речь, говорил Антон Матвеевич, — только ты возьми, чем мы были, Сенченки? Батя меня дальше четвертого класса так и не дотянул, пустил по слесарному делу. А там — грянула германская, и вернулся оттуда, як то кажуть, себя не досчитавшись… — Антон Матвеевич потряс над столом своей мощной, но изуродованной левой рукой.