Крушение

Соколов Василий Дмитриевич

«Господи! Вот бы бог свел… Неужто это судьба Алешки? А и то сказать, повзрослела. Хлопотлива, уважительна и собой удалась. Пожалуй, и Наташке не уступит. — Подумав об этом, она сейчас же пугливо отгоняла от себя мысль: — Что же это я, креста на мне нет? Грехто какой… При живой–то жене… Какие пересуды пойдут».

Пугала себя, гнала эту думку, а за Верочкой еще пуще доглядывала. Маялась в душе, если не видела ее, люто ревновала, стоило кому из мальчишек заговорить с Верочкой.

Как–то забираясь под полог спать, Аннушка ровно бы невзначай, спросила:

— Чего–то Веруньки нынче не было

видно. Без меня не заходила?

— Нет. А что?

— Да так…

Митяй, услышав вздох, повернулся к жене:

— Чего ты, мать, все печешься о ней? Будто она тебе родней доводится.

— Эх, Митюшка! А и впрямь окривел ты? Да неужто не видишь?

Аннушка придвинулась и горячо зашептала:

— Сдается мне, приглянулась Алешке она.

— Да ну?

— Крест господний! Письма шлет ей.

— Тебе–то откеда известно? — ухмыльнулся Митяй.

— Сама надысь проговорилась. Щечки аж налились огнем.

Митяй растерянно почесал переносицу: «Ну и ну, вот чудеса…» Он лежал, пощипывая подбородок, тужился понять, хорошо это или плохо. Вначале вскипел было:

— Еще одна свистулька. Весь род их, Игнатьев, ветрогон сплошной. Не хочу я ни Верочек, ни химерочек. Накумился, хватит! — Но вспомнил о новом доме, который с таким старанием клали, о длинных беседах со сватом, о рыбалке — и словно кто подмыл душу, смягчил ее волшебным маслом.

— А что, мать, чем Верка не пара? Лишь бы возвернулся Алешка, такую свадьбу справим — закачаешься. Назло вертихвостке той… А Игнат нам ко двору. — И Митяй, затаив дух, опять радостно принимался думать о том, как он помирится со сватом, как опять наладится их согласная жизнь.

— Да боюсь, молоденькая очень, — посомневалась примолкшая было Аннушка.

— Эх, мать! Да про себя вспомяни. Какая же ты за меня пошла? Юбчонка еще на тебе не держалась.

Долго думала свою думу Аннушка. Ворочался, не давал себе уснуть и Митяй.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

На военной дороге машины, машины…

Дощатые красные стрелы указывают путь на север от Сталинграда, в излучину Дона, и редко какая машина с этого дорожного поста сворачивает на юг, к волжским переправам.

Утром, простясь с товарищами, Степан Бусыгин взглянул на окопы, на степь, примолкшую за ночь, и зашагал в балку. Часом позже он вышел на контрольно–пропускной пункт, чтобы на попутной ехать на волжскую переправу, толкался среди машин, заглядывал в спущенные окна кабин и нетерпеливо спрашивал:

— Вы на Волгу? К переправам?

— Рад бы подвезти, но разминемся.

— На Дон — пожалуйста… Там у нас делов хватает не меньше, чем в городе.

— Мели больше, — возразил Бусыгин. — Чего же меня в город потребовали? Зазря, что ли?

Шофер высунулся по пояс из кабины, оглядел его с ног до головы и зацокал языком, приговаривая:

— Таких, ваше величество, берут на этажах драться!

— Катись своей дорогой!

— Да, да, высок и силушкой не обделен.

Бусыгин махнул рукой и, наказав регулировщице поймать попутную машину, сошел на обочину дороги и присел на потрескавшуюся от жары землю. Подумал без всякого повода: «Эх, и война долгая, побери ее черти, ни конца ей, ни просвета. Думали под Москвой с врагом разделаться,

потурим и — крышка немцу, выдохнется. Тогда я и Лешку уже звал к себе в Сибирь на вольное житье–бытье… Ан не вышло, опять завязался тугой узел… Ишь куда басурманы полезли, в степи, к морю теплому». Степан поглядел себе под ноги, смахнул муравьев, ползших вверх по голенищам сапог, и опять отдался размышлениям. Думал он сейчас о том, как радостно найти настоящего друга, с которым можно в бою переможить и беды, и смертные опасности, но и тяжко, когда судьба разлучает с таким другом. «Ты, Алешка, хоть и успокаивал: мол, человек не песчинка, затеряться не может. Говорил мне: «Птицы по весне через моря и океаны летят, мозоли под крыльями набивают или, как коростели, пехом топают тыщи верст, чтобы вернуться в свое гнездовье… А мы и подавно не заблудимся на путях–дорогах…» Это верно. Но, а все же… Расстались вот — и словом не с кем перекинуться, огоньку никто прикурить не даст».

Кручинясь, Степан облокотился на колени, подпер ладонями голову. Он мог бы просидеть долго, но сзади ктото окликнул озорно:

— Мужик, помог бы слабому женскому полу!

Бусыгин, оглянувшись, увидел Ларису со сломанной рукояткой скребка. Встал, шагнул навстречу и пожал руку так, что Лариса слегка даже присела.

— Мог бы и потише… — без обиняков сказала Лариса и спросила: — Далеко топаешь?

— Все туда же, — неопределенно кивнул в сторону фронта Степан. — А ты как сюда попала?

— Регулирую движение. Без моего флажка, думаю, и весь фронт перепутался бы, — сказала она и поглядела на него в упор. — Чем ты недоволен?

— Доволен, — рассеянно ответил Степан. В душе он все еще переживал разлуку с Алексеем Костровым и, отвечая этим своим мыслям, вслух проговорил: — А-а, нечего тужить — увижусь…

Лариса побледнела.

— Я тоже так думаю, Степа, обязательно увидишься, — сказала она с намерением поддеть. — У меня тоже знакомств уйма. И больше — лейтенанты… Слушай, Степа, не знаешь, что за причина? Каждый проезжает и норовит адрес заполучить. А ведь в день через контрольный пункт проедет прорва лейтенантов.

Бусыгин слушал ее стрекот, переминаясь с ноги на ногу.

— Виды на тебя имеют, — выдохнул наконец он. — Им только поддайся, враз задурят голову.

— Фи! А этого не хочешь! — Лариса показала ему нос и потом уже всерьез сказала: — Это, Степа, я могу с тобой позволить чего угодно. Потому как люблю тебя и знаю, ты без меня денька не можешь спокойно прожить. А со всякими проезжими лейтенантами… — Она забежала наперед и, глядя ему прямо в глаза, сказала: — Слушай, Степан, идея! Не хочешь ли быть генералом? Только честно сознайся…

Его подмывало получить звание, ведь Костров уже стал капитаном, вне очереди дали.

Лариса не переставала тараторить:

— Ну, не сразу, конечно. А лет через пяток, когда мы поженимся и у нас куча детей будет.

«О боже!.. Куча детей!..» — внутренне содрогнулся Степан, а вслух проговорил, багровея:

— Если тебе так невтерпеж… Заришься на какого генерала, то можешь уже теперь, не откладывая, натурального иметь!

— Дурень! — сказала Лариса и, поймав его за прядку волос, наклонила аж до самой земли. — Ты будешь такие гадости говорить?