Крутая волна

Устьянцев Виктор Александрович

Вахтенный начальник тоже оказался знакомым, он был из кочегаров, правда, фамилии его Гордей не помнил. Он тоже узнал Гордея, однако документы проверил тщательно и, сделав запись в вахтенном журнале, сказал:

— Вам надо доложиться командиру. Проводить или сами найдете? Он у себя в каюте.

— Найду, — уверенно ответил Гордей и повел Федорова в кормовой отсек, к широкому люку, ведущему в салон командира. Раньше это была святая святых, туда не осмеливались без вызова заходить даже офицеры. Гордей и сейчас почувст- вал некоторую робость, тем более что зналз линкором командует боевой заслуженный офицер Владимир Владимирович Вонляревский, человек хотя и мягкий, но требовательный.

Перед каютой командира стоял высокий железный денежный ящик, за ним — корабельное знамя, возле которого застыл часовой. «Порядок», — отметил про себя Гордей, одернул бушлат, оглядел придирчиво Федорова и, найдя, что у того тоже все в порядке, постучался.

— Войдите, — хрипло разрешили из-за двери, Вонляревский был ранен в горло, перенес тяжелую операцию и говорил с трудом.

Гордей распахнул дверь, пропустил вперед Федорова и вошел в каюту.

Навстречу им поднялся невысокий худощавый человек в безукоризненно отутюженной офицерской форме, с белоснежным крахмальным воротничком и манжетами, прихваченными золотыми запонками. У него было мелкое лицо с тонкими чертами, на нем особенно выделялись большие карие, чуть навыкате, глаза, взгляд их был пронзительным, он, как бы проникая внутрь, спрашивал: «А ну-ка, что ты есть за птица?» От этого взгляда становилось неуютно и зябко. Гордей да- *же поежился, Но голос был хотя и хриплым, но мягким:

— Прошу садиться. Рассказывайте.

Он дотошно расспросил Гордея о том, где тот служил, кто и чему учил его на курсах, и подытожил;

— Опыта штурманской работы у вас пока что кот наплакал. Да где их сейчас возьмешь, опыт- ных-то? Пока стоим в ремонте, еще пообкатаетесь, а там видно будет. Так что прошу пройти к ста- рофу, он и будет вас опекать. — И, повернувшись к Федорову добавил: — Ну — с, а вам, молодой человек, надо представиться комиссару Кедрову. Не смею больше вас задерживать.

Когда вышли из командирской каюты, Гордей, задетый тем, что Вонляревский так скептически оценил его штурманскую подготовку и опыт, заметил:

— Старорежимный командир-то. Видел, как одет? Форму старую офицерскую носит и послал- то, слышал, к кому? К старофу, по — старому, к старшему офицеру. Вишь, что тут творится, комиссар?

— А мне он понравился, — возразил Федоров. — Обстоятельный человек, аккуратный. А что касается старорежимных названий, то ведь новых-то, насколько мне известно, еще не придумали. Да и форму другую еще не изобрели.

— Так-то оно так, а все же… — с сомнением покачал головой Гордей.

Федоров внимательно посмотрел на него и, положив руку на плечо, шутливо сказал:

— Эх ты, забияка! Побузить захотел? — И уже серьезно добавил: Не время сейчас бузить. Работать надо!

4

Комиссар Кедров, в прошлом боевой матрос, сразу понравился Федорову своей непосредственностью и добродушием. Он не стал дотошно изучать родословную Василия, задал лишь три — че-

тыре вопроса по существу и подытожил весьма своеобразно:

— Раз в тюрьме сидел при царе, стало быть, тертый. Флотского духу, правда, в тебе еще маловато, но пообвыкнешь. Зато грамотный, а это ох как надо теперь! А начнешь вот с * чего: будешь заканчивать на корабле революцию.

— Это как же? — не понял Василий.

— А вот так. — Кедров достал из ящика и разложил на столе дверные таблички с надписями: «Старший штурман», «Командир роты», «Старший помощник командира». — Надо снять с дверей всех «офицеров». А то вот скоро из училища придут первые краскомы, засмеют нас. Да и команду надо отучать от старых названий. Так что давай. Привлеки к этому делу комсомолию. Надо провернуть все быстро.

«Революцию» на корабле закончили за одну ночь, никто не заметил, когда были сменены таблички на дверях — размером и видом они не отличались от старых. Гордей, например, только на четвертый день заметил новую табличку на двери своей каюты.

Следующее поручение Кедрова было посложнее:

— Тут вот наша комсомольская ячейка войну танцам объявила — дескать, буржуазный предрассудок. Так это или нет, а только ребята-то все молодые: им и попеть, и поплясать хочется. Без этого какое веселье? Так вот ты это дело обмозгуй.

Мозговать пришлось долго. Простое на первый взгляд дело увеселения оказалось весьма нелегким. Те же комсомольцы после дебатов о вреде танцев компаниями разбредались по частным квартирам и чарльстонили там до упаду, и редко это обходилось без выпивок и драк. И все было Щито — крыто, втихую, потому что активисты на ве черинки не ходили, отсиживались на корабле, скучая невыносимо и принципиально.

Предложение Федорова устраивать открытые вечера с танцами во флотском клубе не встретило поддержки у клубного начальства, опасавшегося проникновения буржуазных порядков в совучреж- дение. Но «показывать артистов» там согласились, и Василий отправился в Петроград договариваться о гастролях. Ребров направил его в культсектор, и там курящая дама быстро с кем-то созвонилась и пообещала прислать в Кронштадт даже несколько знаменитостей.

Курящая культсекторовская дама не обманула: через четыре дня в Кронштадт прибыли артисты Мариинского театра и поставили во флотском клубе «Ивана Сусанина». Потом прибыла труппа из Александринки, привезла она «Царя Федора Иоанновича». В зале покрикивали «Долой самодержавие!», кто-то даже предложил тут же «шлепнуть» Федора, но в целом и этот спектакль приняли хорошо, он показывался на клубной сцене шесть раз.

Между тем ремонт линкора шел полным ходом. До изнеможения трудились краснофлотцы, помогая рабочим Морского завода и портовых мастерских. Стараясь быть больше на людях, Василий переходил от одной бригады к другой, не чураясь самой черной работы, за ней лучше узнавались люди, ощущалось их настроение.

Скорей выйти в море — это было общее настроение и нетерпеливое желание всей команды. Ради этого и недосыпали ночами, задыхались в отравленных ядовитой краской отсеках, мерзли в ржавой воде трюмов.

И вот он настал, этот долгожданный день! 1–го августа еще не закончивший ремонт линкор вытянули на Большой рейд и поставили на якорную бочку. А вскоре опробовали машины, и линкор поднял вымпел — вошел в боевой строй.

К линкору потянулись брюхатые баржи с углем, чтобы накормить в походе двадцать пять прожорливых котлов, распахнулись люки угольных шахт, и черные, как чертенята, матросы, на бегу перебрасываясь шутками и прибаутками, денно и нощно подтаскивали мешки и сыпали из них мокро поблескивавший антрацит в жерла шахт. Над трюмами барж и палубой линкора плотной завесой стояло пыльное облако, в котором тенями мелькали черные фигуры людей, поблескивавших непломбированными зубами и круглыми белками глаз. Музыканты выдували из закоптившихся труб бравурные марши и тонкие дымки пыли, — казалось, на палубе расставили сразу несколько самоваров и возле них хлопочут иноплеменные люди черного обличья — музыканты тоже закоптились изрядно.