Крутая волна
Шрифт:
А дни тянулись страшно медленно. Прогулок Шумову не разрешили, связь с соседними камерами установить не удалось — волчок на железной двери не закрывался, глаз надзирателя неусыпно, денно и нощно, следил за каждым движением.
И когда ранним утром в камеру вошли конвоиры и повели Петра гулкими тюремными коридорами, он решил: пришел конец. Но в тюремной канцелярии все тот же Фелицын устало сказал:
— Дайте подписку о невыезде из Петрограда и катитесь к чертовой матери.
Шумов охотно подписал заготовленный заранее документ о невыезде.
Однако к вечеру того же дня он был уже в Гельсингфорсе.
Глава тринадцатая
Наполненное шумом и спорами на собраниях и митингах, тревожными сообщениями газет и слухами, время летело стремительно. Дни проскакивали, как телеграфные столбы у железной дороги, люди стали поспешнее и общительнее, легче знакомились друг с другом и уже не боялись говорить о новой революции. Многие уже поняли, что свержение самодержавия само по себе еще не решило задач социальной революции. Война продолжалась, земля осталась у помещиков, власть захватила буржуазия. Корниловский мятеж раз веял Последние надежды на Временное правительство. Дни его были сочтены.
Будучи само уже не в состоянии задушить надвигающуюся революцию, Временное правительство попыталось сделать это с помощью интервентов. Дезорганизовав оборону Моонзундского архипелага, оно открывало немецкому флоту путь на Петроград. Германское командование не замедлило воспользоваться этим и направило к Моонзунду более трехсот кораблей, в том числе новейшие линкоры, крейсера, миноносцы, подводные лодки. Этой армаде Балтийский флот мог противопоставить лишь два старых линкора, три крейсера и около тридцати миноносцев.
Собравшийся в эти дни II съезд Балтийского флота призвал моряков дать отпор врагу, сорвав коварные планы заговорщиков. Грозным набатом загудели призывы:
«Все по местам! Настал трудный час, час испытаний. Матрос революции, докажи, что ты не спустишь красных знамен, что ты не сдашь позиций, что ты отстоишь подступы к революционному Петрограду!»
«Братья! В роковой час, когда звучит сигнал боя, сигнал смерти, мы возвышаем к вам свой голос, мы посылаем вам свой привет и предсмертное завещание. Атакованный превосходящими германскими силами, наш флот гибнет в неравной борьбе. Ни одно из наших судов не уклонится от боя, ни один моряк не сойдет побежденным на сушу. Оклеветанный, заклейменный флот исполнит свой долг перед великой революцией. Мы обязались твердо держать флот и оберегать подступы к Петрограду. Мы выполним свое обязательство: мы выполним его не по приказу какого-нибудь жалкого русского Бонапарта, царящего мило — стию долготерпения революции. Мы идем в бой не во имя исполнения договора наших правителей с союзниками, опутывающих цепями русскую свободу. Мы исполняем верховное веление нашего революционного сознания. Мы идем к смерти с именем великой революции на недрожащих устах и в горячем сердце…»
Утром первого октября эскадренные миноносцы «Забияка», «Гром», «Победитель», «Константин» и канонерская лодка «Храбрый» вышли из Куйвас- те и легли на курс, ведущий к Кассарскому плесу. Они должны были поставить минные заграждения в проливе Соэло — Зунд, затопить на фарватере вышедший ранее пароход и тем самым предотвратить возможность проникновения немецких кораблей на Кассарский плес для удара в тыл морским силам Рижского залива. Для поддержания миноносцев вышел линейный корабль «Гражданин».
Утро выдалось хмурое, моросил мелкий и нудный дождь, но на верхней палубе было людно: у орудий дежурили все три боевые смены, минеры окончательно готовили черные рогатые шары мин к постановке. С мостика то и дело доносились команды:
— Сигнальщики, смотреть внимательнее!
— Курс двести восемьдесят четыре!
Старший офицер распекал боцмана Карева:
— Тебе, дураку, сколько раз говорили, чтобы убрать весь этот хлам из кладовок? Попадет туда снаряд — пожар неизбежен.
— Дак ведь куда его девать? — оправдывался Карев. — Выбрасывать-то жалко.
— Жалко у пчелки, а у тебя на плечах не башка, а тыква с отрубями. Сейчас же все выбросить за борт! Да, вот еще что: пошли кого-нибудь в каюты, чтобы сняли занавески…
Вскоре за борт полетели вытащенные из корабельных кладовок сундуки, доски, ветошь.
Набежавший ветерок растолкал гулявшие по небу тучи, выглянуло солнце, матросы повеселели. Видимость стала отличной, на горизонте не заметно ни одного дымка, а с мостика уже прозвучала команда:
— Бачковым от мест отойти!
Назначенные на этот день бачковые, гремя посудой, побежали к камбузу, торопясь пораньше занять очередь. В связи с выходом сегодня позавтракали на два часа раньше, и матросы изрядно проголодались. Осинский уже отдал распоряжение, чтобы оставить на боевых постах только одну смену, но вахтенный офицер не успел передать это распоряжение — с сигнального мостика доложили:
— Вижу дым, справа по носу, тридцать!
Все повернулись в ту сторону, но никто ничего не видел.
— Поблазнилось! — успокоительно заметил Клямин.
Но мичман Сумин, поднявшийся на сигнальный мостик, подтвердил:
— Точно, дым!
Вскоре его увидели и стоявшие на палубе. А с дальномерного поста уже докладывали:
— Крейсер, идет на сближение с нами.
Колчанов командовал:
— Прицел восемь… Бронебойными… Плюс два… Орудия зарядить!
На мачте «Победителя» затрепетали сигнальные флаги: «(Полный ход», «Артиллерийская атака». Миноносцы, развернувшись и увеличив ход, строем клина устремились навстречу крейсеру.
Гордей, удерживая перекрестие нитей на пер — вой трубе крейсера, плавно вращал рукоятки. Открывать огонь было рано, дистанция еще слишком велика. «Интересно, какого калибра орудия на крейсере?» В прицел уже видны были похожие на растопыренные пальцы стволы его пушек. Вот. они вспыхнули, выплюнули облачка дыма, и вскоре прямо по курсу эсминца встали черные султаны разрывов. «Недолет. Наверное, стреляет на предельной дистанции», — отметил про себя Гордей.
Ожидая команды, он весь напрягся, снова заныла ключица.