Крутой поворот (Повести, рассказ)
Шрифт:
Серые мокрые сумерки, чуть разбавленные неоновым светом, висели над горизонтом. Желтоватые блики подсветки мерцали в стороне Петропавловской крепости.
Корнилов шел и думал о Горине. Письмо старпома к жене никак не выходило у него из головы. Вот как бывает в жизни - человек строит планы, борется, расталкивает соседей локтями. И что? Мокрая от дождя дорога, крутой поворот, секундное замешательство… И конец.
Он что ж, и вправду считал себя борцом за справедливость?
Да полно, проживший полжизни должен отличать черное от белого. Иначе все человечество сорвалось бы с цепи.
За справедливость можно, конечно, бороться и в одиночку. Но может ли быть справедливость для одиночек? Нет, нет. Такое уж это особое понятие - справедливость. Она полной гармонии требует. Не может справедливость быть неполной, как не может быть дюжины без одной единицы.
Игорь Васильевич перешел Кировский мост, свернул направо. В обычные дни здесь толпились рыбаки, но сегодня ловил только один, в зеленом офицерском плаще с надвинутым на голову капюшоном. Корнилов остановился у гранитного парапета. Рыбак ловил на донки. Маленькие колокольчики тихо позванивали от ветра.
– Закурить не найдется?
– спросил рыбак у Корнилова, повернувшись к нему.
Игорь Васильевич достал сигареты, помог прикурить. Рыбак был немолодой, широкоскулый, с красным загорелым лицом.
– Что-то плохо клюет сегодня, - кивнул он на колокольчики.
– А вообще жаловаться не приходится. Появилась рыбка в Неве. Вода почище стала - она и появилась…
– Часто ловите?
– Часто. Хожу сюда как на работу. Вчера был, и позавчера… И сегодня, как видите. На завтра не загадываю. Дожить надо.
«Пенсионер, - подумал Корнилов.
– А ведь хорошо еще выглядит. Получше меня. Уйти в рыбаки, что ли? Вот и капитан Бильбасов собирается».
– Я с ранней весны тут рыбачу. Как в апреле на пенсию вышел - тут околачиваюсь. До осени половлю, наберусь силенок - а там посмотрим.
– Рыбак подмигнул Корнилову.
– Я еще кое-что полезное могу. Не каждый молодой угонится!.. А вы и сами, наверное, не прочь с удочкой побаловать?
– поинтересовался он.
– А то давайте в компанию. В хорошую погоду тут не протолкнешься. Но мужички у нас приличные, подвинутся.
– Спасибо.
– Дождик усилился. Корнилов поежился, поднял воротник.
– Ни чешуи ни рыбы!
– И вам желаю хорошего!
– отозвался рыбак.
1977 г.
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ СЕРГЕЯ ВЫСОЦКОГО
Сергей Высоцкий не новичок в литературе.
Его повести и рассказы, постоянно публикуемые массовой периодикой, охотно издаются и переиздаются. Тиражи его книг огромны, и не будет преувеличением сказать, что он имеет своего читателя. Далеко не всякий автор - будем глядеть правде в глаза - может похвалиться таким читательским признанием. Критика же, осмысливающая текущий литературный процесс, несомненно, в долгу перед прозаиком, работающим много и упорно, знающим удачи. Не все, написанное Сергеем Высоцким, равноценно, но путь в словесном искусстве почти никогда не бывает прямым восхождением. Писатель ищет, и нет ничего удивительного, что с обретениями соседствуют «проходные места», что словесную живопись - а рисовать Высоцкий умеет - иногда теснит сообщение, живое, непосредственное, даже увлекательное, но несколько оголенное.
Важнейшее достоинство прозы наших дней - многообразие. В последнее десятилетие у нас возникли превосходные повести и романы, посвященные деревне, основательно потеснившие «юношескую повесть» и «производственный роман», а также всевозможные урбанистские опусы, возвещавшие «новые ритмы». Нет необходимости говорить, что теперь всеобщий интерес вызывают книги Валентина Распутина, Виктора Астафьева, Василия Белова… Читатель неоднолик. Его интересы необъятны, как и жизнь. Как и всегда, есть у современной молодежи тяга к необычному, выходящему за круг житейских будней. Нельзя не понять юного, который тянется к остросюжетному повествованию, экзотике, к краскам дальних странствий. Не случайно ныне во всем мире огромной популярно-стью пользуется «малая классика», олицетворяемая такими книгами, как «Убийство на улице Морг» и «Лунный камень», а также нестареющим Конан-Дойлем, создавшим живущий и сегодня образ Шерлока Холмса, распутывающего самые запутанные тайны. Время внесло много нового в давний жанр. У нас в довоенную пору излюбленным чтением юношества был «Гиперболоид инженера Гарина». В послевоенные десятилетия в литературе этого ряда, далеко вышедшей за пределы детектива, безраздельно царил Иван Ефремов, дававший счастливую возможность подростку совершить путешествия-открытия и в прошлое («На краю Ойкумены») и в будущее («Туманность Андромеды»).
Критика вполне справедливо воевала
Нет необходимости последовательно, в хронологическом порядке рассматривать его произведения. Прозаик давно миновал стадию литературного ученичества. Но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что его лицо сложилось и застыло. Нет, автор весь в движении, он видоизменяется, возникает новое и исчезает только-только появившееся, нас ждут сюрпризы и сюрпризы…
Наиболее полно достоинства писателя сказались в повести «Увольнение на сутки», где острейший сюжет неотделим от серьезного и глубокого содержания, где современность неотделима от народности, где героический пафос пронизан гражданственностью, где всюду присутствует драгоценное чувство Родины, преподносимое не умозрительно, а предельно достоверно и вещественно.
Я бы даже сказал, что «Увольнение на сутки» - прекрасный пример напряженного, динамического повествования, показывающего процесс расширения тематики. Мы с нетерпением ждем, к чему приведут нас события; неужели неизбежен роковой и страшный исход? Мы любим юного Гаврилова и трепещем за него, видим его ошибки, промахи, сочувствуем юношеской непосредственности, желаем в трудную минуту остановить его за руку…
В повести сказалась примечательная особенность Сергея Вы-соцкого, связанная с его любовью к великому городу на Неве. Она имеет давние истоки и освящена великими именами. Отрадно, что прозаик принял давний огонь и понес дальше, - пламя его освещает все действие: «Ленинград был совсем рядом. Вцепившись в леер, волнуясь, вглядывался Гаврилов вперед, туда, откуда надвигался огромный город. Тральщик вдруг словно уменьшился в размерах, потерялся. Вот город уже охватил залив полукольцом, и Гаврилов судорожно вертел головой, стараясь увидеть все сразу, ничего не пропустить в открывшейся ему панораме… Он ни о чем сейчас не думал. Просто смотрел и смотрел и впитывал все, что видит, и это наполняло его счастьем». Собственно, вот это счастье - при всех испытаниях и бедах, выпавших на долю героя, помнящего блокадный город, знающего цену черствого сухаря, отлично понимающего, что такое доброта, честность, мужество, умеющего разглядеть себялюбие, подлость, коварство, в какие бы одежды они ни рядились, - дает возможность читателю увидеть жизнь в многообразной полноте.
Город на Неве - полноправный герой повествования. В самой атмосфере произведения нельзя постоянно не чувствовать немного влажный воздух Ленинграда, окружающий все и вся. Но дело не только в поэзии одного из прекраснейших городов мира, имевшего и имеющего певцов. Мы не можем не почувствовать, что для человека, хотя бы только прикоснувшегося к блокадным событиям, это память на жизнь, мета на душе, которую никогда нельзя миновать. Нет, не случайно Гаврилов, встречаясь с родным городом, восхищаясь им, замирая от счастья, все-таки думает о возмездии. Есть поступки, которые невозможно забыть, простить, вычеркнуть. Память вершит суд, и она побуждает молодого человека, еще вчерашнего ребенка, действовать. Гаврилов помнит блокаду - людей, их лица, взгляды, поступки. Он помнит близких и соседей, он жил с ними рядом, получал по одним талонам, - все оставило след, ведь в детстве и отрочестве мир воспринимается с особой остротой. Каждый день осажденного города нес новые испытания. Ребенок впитал в сердце добро, но зло, ранившее его, нс изгладилось; мир не может быть гармоничным, если носитель того, что и быть не должно на белом свете, ходит как равный с равными среди тех, кто спасал Ленинград и ленинградцев. Молодость прямолинейна, и она не желает считаться с тем, что действительность многослойна и не поддается однозначному истолкованию. Здесь я не могу не вспомнить написанное поэтом в военную годину: «Нам было все отпущено сверх меры: любовь, и гнев, и мужество в бою, теряли мы друзей, родных, но веры не потеряли в Родину свою». Собственно, эти слова могли бы стать эпиграфом к «Увольнению на сутки».