Крутой сюжет 1994, № 01
Шрифт:
Но ведь и события случились шумные. Польшин ломился в квартиру Штогрина, палил через дверь, ранил хозяина квартиры. Потом он приехал к Болотину, взломал дверь и пристрелил беднягу Виталия Петровича. А в завершение спектакля спустился к своей машине, стоявшей перед домом и застрелился, сев перед этим на переднее сиденье и не закрыв дверцу (вот именно, даже такие подробности упоминались в многочисленных устных сообщениях).
И версии излагались — их было несколько, но разнились они в основном деталями, а побудительным мотивом убийства и самоубийства являлись какие-то крупные хищения, осуществляемые Болотиным (он ведь работал снабженцем), и постоянно отчисляемая от них Польшину
Честное слово, меня иногда не то что подмывало сообщить еще раз в разные инстанции более подробно все, что я знал о Болотине и Польшине, но уж, во всяком случае, прервать ехидным вопросом очередного распространителя версий — из числа своих знакомых, разумеется.
Я специально встретился с Петриченко, изобразив эту встречу как стопроцентно случайную, хотя готовил ее несколько дней. Петриченко все-таки уговорили остаться на службе, поэтому он был со мной более официален, чем в последнюю нашу встречу в «Шоколаднице».
— Послушай, — спросил я его как бы между прочим, — ты не слыхал такой фамилии — Винокуров?
— А зачем он тебе? — вот уж ментовская привычка: чуть что, сразу буквально «руки за голову; признавайся во всем!»
— Ни за чем, — пожал я плечами. — Говорят, стремительно выдвинулся в число самых больших бойцов в городе. Да и бабки приличные косит — несколько групп ведет, в старые добрые времена такого бума каратэ не было.
— Я бы тебе не советовал с ним связываться, — внушительно произнес Петриченко. Глядел он на меня при этом в упор.
— Что значит — связываться? В каком смысле?
— В любом. Зацепили тут его по одному делу. В бегах он сейчас.
То, что он сейчас в бегах, для меня новостью не было, я сам разыскивал его уже несколько дней. Но вот то, что они «зацепили», — и пожалуй, не одного только Винокурова, меня, честно говоря, удивило.
Искренне мое сочувствие филерам всех времен и народов. Сейчас в спецорганах такой род деятельности называется, кажется, внешним наблюдением. Эта квартира мне уже основательно осточертела за два с лишним месяца. И в завершение всего я топчусь под лестницей на первом этаже пятый час, начиная с полуночи, когда к жене Винокурова проскользнул тот, амплуа которого во все времена и у всех народов определялось однозначно. Салонно-литературно-щадяще-лицемерное название его — любовник, погрубее и поточнее он определяется как хахаль, но уж совсем точное определение, как нельзя более точно отвечающее его непосредственным, специальным функциям, звучит непечатно.
Вообще-то в данном случае получилась, что называется, накладка. Визит партнера вроде бы и не был оговорен участвующими сторонами заранее, хотя, конечно, условия визиту благоприятствуют — мать объекта наблюдения (с моей стороны) и объекта страсти (со стороны ночного визитера) сегодня дежурит в ночную смену. Возвращается она утром, в половине седьмого или даже чуть раньше.
Мне можно было бы перенести свою акцию и на какой-нибудь другой день — точнее — на другую ночь — но, чувствую, кредит, отпущенный мне временем, иссяк, действие с какого-то момента начинает неоправданно затягиваться. «Каким-то моментом» является вчерашний день, именно тогда
И еще одна вещь меня в связи с данными событиями интересует: занимаются ли товарищи из ведомства моего знакомого Петриченко тем же, то есть перлюстрацией корреспонденции, поступающей на имя Винокуровой Елены. Очень даже может быть. Только им для этого, разумеется, не приходится вскрывать отмычкой почтовый ящик, у них прав и возможностей побольше.
Около половины шестого утра со второго этажа слышен негромкий щелчок открываемой двери, приглушенные голоса, потом в полутора метрах от меня проскальзывает мужской силуэт. Выждав несколько минут, я выхожу из своего укрытия.
Преодолеваю один лестничный марш и практически мгновенно открываю оба замка в двери. И, чисто рефлекторно уже, совершаю необходимый ритуал маскарада-камуфляжа в прихожей.
Но, похоже, соломенная вдова не успела еще забыться неоценимо приятным из-за своей кратковременности утренним сном.
— Мам, это ты? — слышится из спальни.
То-то она сейчас просчитывает варианты: не встретила ли мать у дома кого, не столкнулась ли она с этим кем-то в подъезде, и что было бы, приди она на десять минут раньше. Впрочем, приход на десять минут раньше, как и приход в данное время, не укладывается в привычные рамки, поэтому Винокурова кричит озабоченно и подозрительно:
— Мам?!
Здесь уже совсем тепло, градусов двадцать, а то и больше. И деревья, названия которых в большинстве своем мне неведомы, покрыты сочной, мясистой зеленью, и цветы, яркие, большие, пахнут дурманяще-тревожно — может, потому, что не привык я к такому расточительству природы. Наша серо-белая степь в это время только начинает смотреться в разгорающуюся голубизну небесного купола.
Он бегает по утрам. И не только бегает, но и проделывает множество специальных упражнений, растяжек, прыжков, имитирует удары. Все это мне ведомо, сам когда-то дышал утренним воздухом, радостно и безмятежно ощущая усталость от большой работы, предвкушая впереди жизнь многообещающую, богатую интересными событиями. А что же он может предвкушать? Как не крути, его удел сейчас только предчувствия.
Успею ли я спросить его, что чувствовал он, когда поднимался на этот небольшой взгорочек?
На этот раз я без маски. Ее присутствие по многим причинам бессмысленно.
— Привет, Винокуров! — окликаю я его.
Он делает по инерции еще шаг и застывает на месте, успев перед этим отставить одну ногу назад и выбросив руки вперед — левую на уровне ключиц, правую у солнечного сплетения. Похвально, все отработано уже до автоматизма, он профессионал.
У меня получается не хуже, потому что арбалет, который я держу у пояса, выбрасывает стрелку, и стрелка ударяет Винокурова в бедро чуть влево от паха. Он крякает, то ли от изумления, то ли от боли, и падает на колени.
— О’кей, Винокуров, здоровье тебе больше не понадобится. — Я приближаюсь к нему, прикидывая на всякий случай, нет ли у него в кармане спортивной курточки оружия. Но Винокуров в данном случае проявил беспечность и неосмотрительность — карманы пусты. Он пытается захватить мою руку, когда я обыскиваю его, но правила подобных игр знакомы не только ему. Удар коленом в лицо опрокидывает его навзничь.
— Зря дергаешься, Винокуров, — я упираюсь ногой в скобу арбалета, взводя пружину. — Зря дергаешься. — Стрелка послушно входит в ствол.