Крутые повороты: Из записок адмирала
Шрифт:
Наши отношения с первых встреч нельзя было назвать плохими (к этому не было оснований), но в то же время они не стали такими служебно-дружескими, какими мне хотелось бы их иметь для пользы более тесного взаимодействия двух военных наркоматов. Не берусь утверждать, откуда и кем были навеяны Жукову прохладные отношения к флоту и нежелание вникнуть более глубоко в наши морские дела. Ведь он, бесспорно, считал Генеральный штаб высшим оперативным органом всех Вооруженных Сил, что понимали и моряки. Мне думается, в то время сравнительно еще малочисленный по составу флот (пока не была реализована «большая программа») не вызывал особого интереса у Сталина на случай скорой войны, и это, видимо, слышал и знал Жуков. Кроме того, и среди других высоких военачальников не всегда было достаточное понимание роли флота, и мне самому приходилось не раз слышать критические замечания в адрес моряков. В кабинете Ворошилова известный Г.И. Кулик однажды высказал мнение, что «корабли никому не нужны». Я посмотрел на Ворошилова. Он промолчал, и у меня сложилось впечатление, что в душе он согласен с Куликом, но по своему Положению открыто это не высказывает.
На мнение Жукова о флоте, мне думается, наложило отпечаток его незнание
Об этом не стоило бы вспоминать, если бы взгляды на флот руководителей Наркомата обороны не отражались на эффективности использования Военно-Морского Флота на случай войны. Для понимания специфики флота не требуется досконально знать морское дело. Моряки моего поколения хорошо помнят, как назначенный на пост наркомвоенмора М.В. Фрунзе в первое же лето отправился в длительное плавание на линкорах в южную часть Балтийского моря, внимательно присматривался к работе на кораблях и на разборе похода в Кронштадте отметил особенности высокотехничного флота и его потребности. «Мы еще не богаты, но скоро наступит время, и флот получит все, что нам нужно для обороны морских границ», — таков был смысл его выступления.
Перед войной я несколько раз встречался с Жуковым. Ряд документов или телеграмм нами подписан совместно. Но в одном у него были неправильные, по моему глубокому убеждению, взгляды — это в вопросах взаимодействия. Я стоял на позициях единства командования в таких пунктах, как Либава или Моонзундский архипелаг, не настаивая, что старшим должен быть обязательно моряк. Г.К. Жуков во всех случаях, с одной стороны, признавал старшинство только сухопутного начальника, а с другой — не хотел возлагать на него всю ответственность. Благодаря этому с началом войны в Либаве было два, по существу, независимых начальника: командир 67-й стрелковой дивизии Н.А. Дедаев и командир базы М.С. Клевенский. Как пример. Уже с началом войны Жуков в своей телеграмме давал указания, что на островах Эзель и Даго старшим является сухопутный начальник, а командующий флотом распоряжается только береговой обороной. Но, как было очевидно и до войны, сила Моонзундского архипелага заключалась именно в умелом и наиболее эффективном использовании всех средств обороны: сухопутных частей, береговой обороны, авиации и, когда потребуется, кораблей. Кто же мог лучше всего организовать взаимодействие, как не командующий флотом? Опыт вскоре заставил так и сделать, но время — дорогое время! — было потеряно.
Как известно, Жуков был начальником Генерального штаба до 1 августа 1941 года, но это были те трудные недели становления Ставки Верховного Главнокомандования, когда флоты, оперативно подчиненные фронтам, получали директивы на месте. Крупные же вопросы решались И.В. Сталиным. Видимо, поэтому у меня не удержались в памяти эпизоды из наших взаимоотношений с Жуковым в те дни относительно флота. В то же время запомнились его два-три доклада в Ставке после посещения фронтов. Они носили характер докладов, присущих военачальникам: с картами, выкладками и предложениями. Жуков был строевым военачальником, обладающим сильной волей и стальным голосом. Ему больше походило командовать, а не копаться в бумагах. Роль начальника штаба не для него. Каждому — свое! В жизни я много видел моряков, прекрасных командиров кораблей или соединений, но неважных начальников штабов. В Жукове черта командования просматривалась во всем. Начальник штаба не должен быть таким честолюбивым. Мне думается, что ему и самому штабная работа была не по душе. Так или иначе, но И. В..Сталин пришел к выводу, что на должность начальника Генерального штаба полезнее вернуть маршала Б.М. Шапошникова, а когда последний в середине 1942 года серьезно заболел, то выбор пал на А.М. Василевского. Александр Михайлович в противоположность Жукову был как бы рожден для штабной работы, а когда в конце войны ему предложили командовать фронтом, то он, по его словам, взялся за это дело не без колебаний и сомнений. Так, один может прекрасно командовать, другой охотнее, а значит, и успешнее заниматься теоретическими или оперативными вопросами. Счастливое сочетание бывает, когда у хорошего полководца, обладающего волей и решительностью, начальником штаба работает человек с аналитическим умом, способный кропотливо руководить штабом, разрабатывать планы и тем самым оказывать неоценимую услугу своему начальнику — полководцу. Еще в стенах академии приходилось не раз слышать, будто в годы первой мировой войны в Германии Гинденбург был безупречным полководцем, а Людендорф — талантливым штабным работником. Говоря конкретно о Жукове и о периоде, когда он был начальником Генерального штаба, я осмелюсь высказать мнение, что он по своему характеру больше сделал бы (а потом и делал) на строевой должности на фронте, чем в Генеральном штабе в Москве. Есть люди, которых трудно представить за письменным столом перед грудой бумаг, а другие, обладая высоким образованием, совсем не пригодны командовать.
О Жукове я в то время знал лишь из случайных рассказов его старых знакомых. Так, С.М. Буденный вспоминал, как Жуков вступал в командование кавдивизией и как излишне сурово обещал навести в ней порядок. От Я.В. Смушкевича и Г.М. Штерна я слышал мнение о Жукове из событий на Халхин-Голе. Там он командовал корпусом и проявил себя как волевой и опытный начальник (позднее он все успехи в боях с японцами, говорят, старался приписать себе). Короткие встречи с ним
Канун войны, 21 июня, когда я наблюдал его пишущим телеграмму округам о серьезном положении и возможном нападении немцев, оставил у меня неизгладимое впечатление. Как сейчас вижу Жукова без кителя, сидящим за столом и пишущим что-то, в то время, как нарком Тимошенко ходит по кабинету и диктует ему… Из отрывочных разговоров я уловил, что писалась телеграмма по тому же вопросу, по которому был приглашен и я с заместителем начальника штаба ВМФ Алафузовым.
Моя попытка подробнее поговорить об обстановке и возможных действиях со стороны нас, моряков, не увенчалась успехом: они были слишком заняты своим чисто армейским делом, чтобы сейчас уделить внимание флоту. Я это понял, и мы быстро ушли заниматься своими делами по приведению флотов в полную готовность, ожидая ежеминутно докладов о их состоянии.
В течение всей войны и после нее я часто вспоминал этот день, являвшийся кануном величайшего испытания, нашу недостаточную подготовленность и ее последствия в самом начале и в дальнейшем ходе боевых действий.
В конце августа и начале сентября 1941 года я находился в Ленинграде. Обстановка там сложилась весьма серьезная. Недаром туда выезжали ответственные члены ГКО и Ставки: В.М. Молотов, Г.М. Маленков, А.Н. Косыгин, а из военных, кроме меня, были Н.Н. Воронов [68] и П.Ф. Жигарев. Для меня неизвестными остались детали разговоров представителей ГКО из Москвы с К.Е. Ворошиловым и А.А. Ждановым, но когда я вернулся 12 сентября в Москву, то был немедленно вызван в Кремль. Разговор шел лично с И.В. Сталиным относительно минирования кораблей Балтфлота на случай захвата Питера немцами. «А вам известно, что мы освободили Ворошилова и туда (в Ленинград) уже вылетел Жуков?» — сказал мне Сталин в ходе беседы. Как оказалось, мы с Жуковым разминулись в воздухе. Он командовал в Ленинграде недолго [69] , до первой половины октября, и я только от командования Балтийского флота узнал о его распоряжениях. Его волевые и, видимо, неизбежные в тех условиях чрезмерно строгие приказы иногда граничили с ненужной суровостью, но всякий очутившийся на его месте, видимо, поступал бы так же в той критической обстановке. Это я понимал и никогда не сетовал на его не всегда обоснованные упреки в адрес моряков.
68
Воронов Николай Николаевич (1899—1968) — Главный маршал артиллерии, Герой Советского Союза. В 1941—1945 гг. — начальник Главного управления ПВО страны, начальник и командующий артиллерией Советской Армии, представитель Ставки ВГК на различных фронтах. В последние годы — президент Академии артиллерийских наук и начальник Военно-артиллерийской командной академии.
69
Всего 17 дней (прим. Н. Н. Амелько).
После этого мы длительное время встречались с Жуковым от случая к случаю в Ставке. Он командовал Западным фронтом, оборонял Москву и проявил себя как талантливый полководец. С августа 1942 года он был назначен заместителем Верховного Главнокомандующего, чаще стал бывать в Москве, но отношения к флоту имел мало. Только в 1943 году летом мы с ним вместе вылетели в район Новороссийска, когда шла упорная борьба за Малую землю и помощь Черноморского флота была крайне нужна.
В августе 1944 года мне довелось вылететь с Г.К. Жуковым в Румынию — готовилась операция на территории Болгарии. Румыния уже капитулировала Ставка послала Жукова координировать действия фронтов в дни наступления, а меня — для помощи ему по части действия Черноморского флота. Помнится, в Чернаводе, где находился штаб маршала Ф.И. Толбухина, мы провели два дня. Я выехал в Констанцу в ожидании сигнала Ставки о наступлении. Жуков обещал поставить меня в известность. В штабе Ф.И. Толбухина, с которым я был знаком с 1931 года по маневрам в Ленинградском военном округе, мне впервые довелось увидеть Жукова, работавшего вместе с командующим фронтом над намеченной операцией по освобождению Болгарии. В делах сухопутных я не входил в детали, но все же был в состоянии уловить, как обстоятельно изучает положение на фронте маршал Жуков и насколько уверенно он дает указания своим подчиненным. Ведь шел уже 1944 год. Позади было много печальных уроков, но и приобретено немало опыта борьбы с немцами. К тому же Георгий Константинович как заместитель Верховного Главнокомандующего чувствовал себя особенно уверенно, победа под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге и участие почти во всех «сталинских ударах» создали ему к этому времени высокий авторитет, и он им пользовался в полной мере.
«Итак, Черноморский флот в назначенное время высадится в Варне и Бургасе», — сказал мне Жуков, когда все планы были разработаны и я готовился выехать в Констанцу. «Вы, конечно, своевременно информируете меня?» — спросил я маршала, зная, что на этом этапе борьбы и на таком участке армия могла обойтись без помощи моряков. Мои опасения оказались ненапрасными. Предупреждение о выступлении войск маршала Ф.И. Толбухина я получил не от Г.К. Жукова, а от своего представителя С.Ф. Белоусова, которому было приказано «внимательно следить» за обстановкой и не пропустить «момента выступления». Жуков же сообщил мне об этом с большим опозданием, и, как я тогда подумал, не случайно. Он ревностно относился к каждому листку лавра в награду за ожидаемую победу. Черноморцы также не хотели упустить возможности отличиться и попросили у меня разрешения высадить десант на летающих лодках «Каталина», чтобы скорее занять порты Варну и Бургас ввиду отсутствия, как предполагалось, сопротивления. Так и было сделано. Командир батальона морской пехоты Котанов мне потом рассказывал, улыбаясь, что его морпехотинцы страдали только от объятий и поцелуев болгарок, оставлявших следы губной помады. «Ну, это терпимо!» — закончил он свой доклад и перешел на сравнения, «в каких переделках» бывал его батальон до этого. Котановцы действительно были известны на Черном море.