Кружево
Шрифт:
Бывалые люди знают: едешь в поле на день — бери провиант на неделю! Поди, не раз уж испытано.
Луконя сплоховал: ушел без запасу. Думал к ночи вернуться домой, не к чему, мол, лишнюю поклажу за плечами таскать, а поиски разбойных зверей эвон куда его увели: без малого на двадцать верст от деревни.
Когда не пито-не едено и в брюхе голодуха урчит, то волей-неволей манит на отдых.
И местность вокруг дивная. На возвышении белые березы вперемежку с краснокорыми соснами, под крутым берегом чистое озерко, по нему прорезанные плесами камыши, а левее от него — большая поляна, вся в желтых, белых и синих цветах.
Луконя даже подумал: уж не оттуда ли, не с вышины ли небесной пролились, как дождь, разные
И еще долго в тишине стоял бы он тут, склонял бы голову перед земной красотой, но вскоре зарево с неба сошло, сумрак загустел, только в прогалках леса да на озерке еще оставались полосы неяркого света.
Тут послышались ему плеск по воде и утиное кряканье. Это на плес выплыл из камышей табунок. Луконя сразу сообразил: ну, вот, нашлось, чем поужинать!
Притаился за кустом, обождал, покуда птицы соберутся кучнее, но так и не выстрелил — ружье отказало.
В эту пору что-то засверкало в лесу и послышался стукоток копыт по земле.
Луконя на всякий случай в ту сторону ружье изготовил.
Враз из чащобы объявился сохатый. Чудо чудное! Один рог у него золотой, другой рог из камней самоцветных. Да и гривастый зверь, ростом высок, телом могучий!
Сохатый дальше не побежал, а обернулся к лесу, голову книзу опустил, рога вперед выставил и принялся передними ногами землю рыть. Разгневался.
Доведись бы на месте Лукони другой охотник, то, пожалуй, уж как-никак, а добыл бы этого зверя, но Луконя на него не обзарился. Уж какое каменное и холодное сердце надо иметь, сколь бесчестно держать себя, чтобы такого великана, может, на весь Урал одного, для поживы губить!
За сохатым-то волки гнались. Впятером. Выскочили из лесу и окружили его. Но он им не поддался: переднего волка рогами отбросил, двоих задними копытами сбил, четвертому пасть изуродовал, только с пятым не справился, тот вцепился зубами ему в грудь и повис. Худо пришлось бы великану лесному, но ружье в руках у Лукони будто само собой начало стрелять по волкам.
Парень еще и сам-то опомниться не успел от удачи, а тут новое диво: сохатый вдруг подошел к нему, обнюхал ружье, потом самоцветным рогом к нему прикоснулся.
Огляделся Луконя, а позадь него, на пеньке, горшок с гороховой кашей кто-то поставил. Каша горячая, маслом политая, и поверх ее ложка деревянная воткнута.
— Эй, кто тут поблизости есть? — спросил он. — Коль верный человек, то выйди и покажись.
Подошла к нему старушонка, видом тонковата и суховата, в одежонке из холста домотканого. Таких баушек по деревням проживает немало, но все они по вечерам-то дальше своего двора не уходят, а эта, в отличку от них, надо думать, еще шибко проворная, востроглазая и легкая на ходу.
— Мир тебе! — поклонилась она. — Не поморгуй моим угощением. Видела я, как ты доброе дело свершил.
— А кто ты такая?
— Зовут меня Зовуткой, величают Обуткой, — по-деревенски пошутила старуха. — Родное имя покуда не спрашивай. И дело мое немудреное: голодного накормить, заблудшему путь указать, иного на ум наставить, совет подать.
— Так поясни, откуда здесь взялся чудный сохатый?
— Прежде дай-ко твое ружье осмотреть, надо увериться, можно ли тебе тайность открыть.
Взяла она у Лукони ружье, осмотрела, на деревянном прикладе узорную резьбу ладонью погладила.
— Оно это, Уралово подаренье: хищное зверье без промаха бьет, мирное зверье и птиц бережет. Дед Сысой им владел.
— Я его внучек, — пояснил ей Луконя.
— Сама уж я догадалась. Не могло ружье в чужие руки попасть. А ты, поди-ко, не знал, что на уток с ним не гоже охотиться. Откажет, ни разу не стрелит.
— Кем-то оно заколдовано, что ли?
— Про то знает лишь сам батюшко Урал. Но коль ты теперича владеешь ружьем, то открою тебе, откуда оно.
Взялся Луконя гороховую кашу есть, а старуха присела подле него, руки на коленки сложила.
— Прежде на весь свой век зарекись ни матери, ни отцу, ни братьям, ни сестрам о моем сказе хоть бы намек подать или слово одно обронить. Обмолвишься, так всякое зверье станет от тебя убегать, птица улетать, в лесу груздочка не сыщешь, ягодки в траве не сорвешь и своим наследным ружьем не попользуешься.
Дал ей Луконя зарок, низехонько поклонился.
— Уж много годов миновало с той поры, — сказала старуха. — Батюшко Урал по старости не стал успевать повсюду сам управляться. Экий ведь великий наш край: горы да скалы, в межгорьях реки текучие, в низинах озера глубокие, а черным и красным лесам конца-краю нет. По его-то недогляду расплодились в горах и лесах всякие хищники, принялись мирных птиц и зверей без счету, без меры изничтожать, да вдобавок и люди-хитники за золотом и самоцветными камнями начали рыскать повсюду, богатимые места разорять. А у батюшки Урала три сына взросло. Позвал он их к себе: «Пора вам все мои заботы и труды брать на себя! Но прежде хочу поглядеть, как станете жить меж собой. Ступайте на Исеть-реку. Там в крутых берегах есть большая излучина, а над ней каменный утес-голик. К завтрему приготовьте в нем три пещеры, каждый для себя. В них и определю вам назначенье». Отправились туда сыновья, нашли этот утес-голик, встали друг от дружки на два шага и за день да за ночь управились. Рано утром пришел батюшко Урал, а пещера-то оказалась всего лишь одна, только с тремя входами-выходами. Братья сговорились и доложили отцу, дескать, мы не ослушались, исполнили урок, как было велено, но все ж таки не желаем жить вчуже, без сродства, не по-братски. Остался батюшко Урал сыновьями доволен, однако всем в одном месте жить не дозволил. Старшему сыну дал наследное ружье и велел посреди людей поселиться. «Птицам и мирному зверью будешь защитником!» Середнего сына в сохатого оборотил, а чтобы от простых сохатых он отличался, сделал ему один рог золотой, другой рог составил из камней самоцветных. «Тебе доверяю все мои кладовухи. Ты один будешь знать, где золото и где всякие руды. Береги их от хитников, отводи у них глаза от потаенных мест». Третьему сыну всю пернатую дичь поручил. Сделал его птицей-орланом: крылья в размахе саженьи, хвост из чистого серебра. «Живи на утесах подле озер, с вышины все осматривай, а если в лесах, на реках и озерах появятся недостойные люди, коим пожива разум затмит, — изгони!» С той давней поры все три брательника, а потом их сыновья и внуки никогда не поступались родством, а что велено было Уралом, свято блюли. Твой-то дедко Сысой приходился наследным внуком старшого, коему было батюшкой Уралом ружье препоручено, и, стало быть, повеление Урала теперича на тебя перешло.
Что-то вроде бы она еще говорила, да после сытной каши Луконю сон одолел.
А очнулся, когда уже утренняя заря занялась. Раскалилось небо в той стороне, окатило светом вершины берез.
Огляделся вокруг: ничего не знатко, никаких следов после сохатого не видать, а на том месте, где старуха сидела, даже трава не примята. «Это, наверно, шибко я вечор утомился, — подумал Луконя, — и, надо быть, все приснилось мне».
Так бы он и уверился, но увидел у лесной опушки застреленных ночью волков. Коль рассказать кому, вруном обзовут.
Ну, однако, решил до поры до времени ни про сохатого, ни про старуху, ни тем более про ее сказ никому слова не говорить. Сначала-де надо как-никак с сохатым, не то с орланом где-нибудь повстречаться и в точности на деле проверить с ними сродство, потому что старухин сказ шибко на сказку похож.
Принес он волчьи шкуры домой, во дворе на заплоте развесил. Отец и братья похвалили его за добычу, все ближние и дальние соседи тоже хвалили, вот-де парень всей деревне хорошо услужил, а то ведь от волчьего разбою уж покою не стало. Только Касьян и Куприян вздумали опорочить: