Кружево
Шрифт:
— Эти волки нами были подранены, а ты их дохлых-то подобрал!
Ден через пять, когда Луконя еще трех волков в Сорочьем логу добыл да волчицу с волчатами, они снова начали насмехаться:
— Ты их не уменьем-стараньем взял, а по случайности!
Зато о себе пустили молву, будто в скорости оба забогатеют. Порешили-де, как-никак, но чудного сохатого, который в нашем краю объявился, выследить. За золотой рог и за рог из камней самоцветных можно выручить денег полный кошель, на весь век хватит пить-гулять и в роскоши жить.
Деревенские мужики им не верили: у них-де языки без костей
Подследил за ними Луконя и надумал не дать окаянным злое дело свершить. Понадеялся обхитрить их, а коли случится первым сохатого встретить, предупредить: пусть подальше в горы, в тайгу убегает. Вдобавок, того пуще желанье припало с сохатым ближе сойтись.
Вскоре раным-рано, еле утренняя заря занялась, Касьян и Куприян ушли из деревни. Луконя — ружье на плечо, котомку с припасами за спину и — айда — следом за ними. Все время шел скрытно. Вот повернули они с прямой дороги в ту сторону, где меж холмами и лесами течет Исеть-река. Тут и сказал Луконя:
— Не бывать тому, что затеяно! Пусть достанется варнакам маята, раззор и убыток!
Только вымолвил это — поссорились Куприян и Касьян. Одному охота лесом идти, другому окраинами, где елани и мелколесье. Куприян закричал на Касьяна: «Уж не станешь ли ты меня обучать, где след зверя искать? Сначала у меня поучись!» А Касьян заорал. «Да ведь сохатый-то завсегда кормится в мелколесье. Надо смотреть, где у молодых березок вершинки объедены, а не то вблизи чистого озерка засаду устроить. Очень он уважает по ночам в свежей воде купаться». До того поругались, чуть не подрались.
Ну и дальше их мирова не брала. Ни о чем не могли сговориться. Пернатая дичь при виде их улетала. Даже в одном котелке кашу сварить не могли: одному каша казалась недосоленной, другому пересоленной.
Два дня этак-то маялись, а на третий в разные стороны, разошлись.
Луконя своей дорогой пошел. До Исети-реки путь уже оставался недолгий. К исходу дня, перед солнцезакатом, только миновал ложбину, а она, Исеть-то, вот вся на виду: вода течет мирно, нигде не шумит и не плещется, по обоим берегам красный лес и кустарники, в глубине темные, а спереди словно позолоченные и всякими цветными красками обрызганные. Чуть подальше — крутая излучина, каменное отгорье и тут же, как раз над излучиной, поднялся утес-голик. Вгляделся в него Луконя: на середине голика пещера, в точности, как была она старухой описана, с тремя входами-выходами.
При солнцезакате-то шибко она ему поглянулась: от подножья до вершины весь камень казался красным, над входами-выходами, как звезды, сверкали осколки какие-то, а выше, за взгорьем, уже начинало темнеть небо и стояло там красное облако.
Вброд и вплавь перебрался Луконя на другой берег реки, хоть и с трудом, но взошел на вершину утеса, окинул взглядом всю местность. Тихо, мирно кругом. Касьян и Куприян заблудились, наверно, сюда пути не нашли. Потом Луконя спустился к пещере. Внутри она круглая, размером невелика, людских следов не было в ней, а зато отпечатки копыт и белые перья. Они и навели на догадку: сохатый и орлан здесь бывают, на заветном-то месте.
Но как же их на свиданку позвать? И подумал так: «Ружье-то у меня не простое, самим батюшкой Уралом дареное. Дай-ко спробую из него пострелять. Может, тот и другой его распознают и поймут, что я для них человек не чужой».
Ну, задумано-сделано! Вышел Луконя из пещеры, встал на приступок и два раза подряд из ружья вверх пальнул. Вдоль реки и по окрестным лесам как гром прокатился.
А мало времени погодя, когда все утихло, услышал: вот где-то на другом берегу сохатый начал в ответ громко трубить, с вышины, от красного облака и орлан свой голос подал. Выбежал сохатый к реке, с берега на берег одним махом к пещере перескочил. Орлан с поднебесья спустился сюда же.
Закатное солнышко осветило их своим последним лучом и погасло, но в сумерках, когда уже и река потемнела и с понизовья ночь подступила, вдруг вдалеке зарницы заполыхали, а вся земля будто качнулась. Это старый батюшко Урал чуток приподнялся, чтобы на побратимов взглянуть да увериться, что завет его не нарушен.
ГОРНОВУХИНА КРЕСТНИЦА
Прежде в семействе Филатовых не бывало умельца, который мог бы своим мастерством людей удивить.
Кузенка была у них старая. Еще прадед Захар ее ставил. На угорке у озера вырыл яму, плетнем огородил, дерновой крышей накрыл — вот и все заведенье.
Наторели они коней ковать, сабаны [2] и бороны чинить, ну и в междуделье занимались разными поделушками для домашнего обихода, без коих печь не истопить, щей не сварить, дров не нарубить.
От ночи до ночи, бывало, по наковальне молотами стучат, в дыму, в гари возле горна, но придет светлый праздник — у них нет ничего: ни на себя надеть, ни на стол подать.
2
Сабан — плуг
А у брательников жены, как сговорились, начали только девок рожать.
Антоха, старшой-то брат, с досады свою бабу даже поколотил. Она в рев: «Ой, да то ли я виновата!» Погоревал он — бабу-то жалко, но и без наследника худо. Отдал кузню меньшому брату Макару, сам к мельнику нанялся в работники.
Остался Макар один. Сам горно разжигал, сам железо калил, сам молотом бил. На ходу ел, одним глазом спал, белого свету не видел.
Родовое ремесло, однако, не бросил.
В скором времени Агафья опять ему девчонку родила, третью по счету.
— Ладно уж! — согласился он. — Пусть растет. Девка не парень, отцу не помощница, но, может, и она хлеб-соль оправдает
Ремесло давало мало доходу, зато деревня не могла без кузнеца обойтись. Перед каждой вешной мужики обступали: «Уж ты, Макарушко, помоги-пособи, надобно ведь пахать-боронить, хлебушко сеять!» У одного сабан затупился, у другого прицеп развалился, у третьего ободья с колес телеги слетают. Работешка мелочная, кропотливая, но ведь и ее приходилось делать по совести, с пониманием чужой нужды.