Кружево
Шрифт:
Поп схватил от притвора метлу.
— Ступай прочь!
И прогнал. Думал, будет все шито-крыто, о проделке Кузьки никто не дознается, а церковный сторож видел и слышал. Наутро по всей деревне растрезвонил молву.
Неделю поп нигде не показывался, размышлял, как бы с озорником поквитаться. И по злобе-то надумал высшему начальству кляузу сочинить. Проживает, дескать, у нас парень — богохулец и негодяй, смуту в деревне заводит, и давно пора спровадить его в Сибирь, не то в тюрьму заключить.
Прознала
Достала из сундука гарусный поясок. Сама его когда-то ткала для мужа, да не успела доделать, овдовела, и не довелось дорогого человека опоясать. Много труда положила, покуда поясок тайную силу обрел. Поди-ко, знай: откуда тайная сила берется? То ли всякое волшебство из рода в род переходит, то ли народная мудрость его порождает, то ли смелым и находчивым достается она сама собой?
Принесла Степанида этот поясок Кузьке в поскотину и велела надеть.
— Носи, не снимай! Обережет он тебя от всякой напасти, от ружья, от сабли, от воды, от огня в сторону отведет, при надобности на любую вышину сумеешь подняться и зорче сокола станешь!
Кузя ее повеление исполнил. Опоясался и вмиг будто годов на десять стал старше. Прежнее озорство уже перестало манить. Глаза будто шире открылись, видеть стали дальше и глубже. Неподалеку береза стояла, на ней — воронье гнездо. Захотелось взглянуть на птенцов. Без труда поднялся туда. Спрыгнул на землю и ничуть не ушибся.
— Разумно живи, — предупредила Веретея. — Не во вред добрым людям. Но и не вольничай. Ничего не бойся, окромя топора. Супроть него поясок не спасет.
Вскоре призвали Кузю другие дела. Пришла в деревню советская власть. Перестал он скотину пасти, а взялся своим деревенским большевикам помогать. Навострился в богатых дворах потайные ямы с зерном находить. Даже молва прошла, будто он видит сквозь землю.
По его указке у Аникея Богомола пять сотен пудов пшеницы из ямы под амбаром достали.
Тот в отместку хотел Кузьку из ружья застрелить. Не попал. Кузя отобрал ружье, Аникею сказал:
— Зря порох не трать. Я не пробойный.
Того пуще Аникея озлил. Да и не ко времени вышло.
Сроду, из века в век, на Урал никакая война не докатывалась, а началась смутная пора, и здесь загрохотали орудия. В той стороне красные войска, в другой — белые. Захлестнуло и нашу деревню. И сюда беляки налетели. Перво-наперво принялись они ловить всех, кто к ревкому причастен. Поймали Афоню Блинова и саблями его порубали. Ефим Портнов с остальными ревкомовцами скрылся в лесах.
Звал Ефим Кузю в партизанский отряд, нельзя-де тебе на виду оставаться, но тот на себя и на свой поясок понадеялся.
— Не поддамся! Зато вам погожусь. Все, что надо, разведаю, чем смогу — помогу! И людям надо надежу подать.
Облюбовал он зимний погреб в поповском дворе. Тут оказалось надежно: в горнице сам белый офицер поселился, а попова прислуга, Устя Погодина, приходилась Кузе невестой. Ключи от погреба у нее были. Она закроет, она же и выпустит. Девка тоже не боязливая.
Кузиного отца Дорофея беляки в каталажку закрыли, выручить его не удавалось, три солдата постоянно дежурили.
Собрал поп у себя в доме гулянку. Для компании позвал в гости лавочника Семерикина, дьякона Серафима, толстую просвирню Анфису. Аникею Богомолу поручил сказать в застолье похвальную речь, возвеличить белое воинство.
На угощение были поданы грузди соленые, огурцы маринованные, холодец, рыба отварная и заливная. Потом поросятина, гусятина и курятина, пельмени, блины и оладьи. А вин было столько, хоть ковшиком пей, хоть купайся в них.
На улице, под окошками горницы, деревенских девок собрали величальные песни петь.
Аникей Богомол только наладился похвальное слово офицеру молвить — на колокольне большой колокол зазвонил, как на пожар. Гости из-за стола повскакивали, подбежали к окошкам: где, что горит? У офицера от страха зубы зачакали. Это-де, наверно, мужики взбунтовались. Вызвал посыльного, приказал: «Айда по тревоге войско созывай! Изготовиться к бою!»
Так и не состоялась в поповом доме гулянка. Пришлось гостям расходиться темными проулками-закоулками, чтобы мужики не приметили.
Уж под утро поп немного опамятовался и доложил офицеру:
— Это Кузька опять объявился!
Офицер сам сходил, проверил запоры на церкви. Ни один замок с места не стронут. И снаружи на колокольню никакой лестницы нет. Звонница высоко, по голой стене туда не взобраться.
На другую ночь приказал он солдатам караулить звонницу, глаз не смыкать, а если Кузька появится, — бить его наповал. Запретил им курить и разговаривать. За поимку Кузьки награду назначил.
Притаились солдаты, начали ждать. Темнота, глухота вокруг. Когда за полночь время перевалило, в проеме под колоколом-большаком что-то зашевелилось, большое, мохнатое, потом замяукало, залаяло, замычало, закукарекало да вдобавок человечьим голосом молвило:
— Кыш отсель, воронье! Кыш! Кыш!
Караульщики враз свою службу запамятовали. Нечистая сила! Без ума кинулись со звонницы: один на четвереньках уполз, другой по сходцам скатился, третий задом наперед ускакал. А вслед им, как и в прошлую ночь, большак зазвонил во всю моготу.
Кто знал, что беляки тут недолговеки, тот понимал, к чему большак-колокол призывает.
Вот такое Кузька удумал! Опоясанный гарусным пояском, он подымался на колокольню, и большак-колокол призывал мужиков: бейте беляков кольем и дубьем, встречайте хлебом-солью красное войско!