Крылатая парусами
Шрифт:
Звуки собственного голоса странным образом успокаивали, тянули за собой в спасительную чёрную и пустую глубину.
Киаран следовала за ними, и даже ледяная вода больше не могла заставить её поднять веки.
Сверху раздавались голоса палачей, они спорили и бранились, в основном на неё, на Киаран, только звали её вовсе не леди Бэхингем, а грязной девкой и изменницей.
Но чёрная глубина на проверку оказалась не такой и глубокой. Не то, что утонуть – и поплавать толком не поплаваешь.
Вместо благословенного забытья она снова оказывалась в замке, приходила в себя со
Её снова поднимали за волосы и тычками в спину и плечи гнали по собственному замку.
На середине лестнице она споткнулась, скатилась вниз кубарем.
А неловко растянувшись на вычищенном до блеска полу, в неприятных бурых разводах впервые закричала, срывая голос.
Оттар и Магнум, рыжие чертята, лежали у подножия лестницы и невидящими глазами таращились на морские сражения, лепниной выложенные на потолке. На животах у обоих по расплывающемуся бурому пятну. Тут же застыла скрюченная, с перекошенным от боли и ужаса мёртвым лицом Лина. Если мальчишек просто проткнули насквозь, как цыплят, то няньку изрубили, надо думать, за попытку к бегству. Киаран и не узнала бы её, если бы не платье.
Тут рассудок помутился, точнее вообще покинул Киаран. А инстинкты, надо думать, обострились. Потому что вскочила и прыгнула на ближайшего гвардейца, непонятно откуда силы взялись. Развернулась в воздухе перед самым его носом, колодками на ногах в рожу заехала. Повалила на пол, сама сверху грохнулась и сдавила горло цепью, что между колодками. Оттащили. Били после все вместе, сапогами по рёбрам, лицу, животу.
Однако главный разогнал всех и её дальше поволокли.
Как она поняла из разговоров – наказано было пешком гнать. Да только гвардейцы-то перестарались, идти ей в таких обстоятельствах пришлось бы долго. В итоге отбивала и без того отбитые рёбра, переброшенная через о седло.
Хорошо ещё на ящерах прибыли, те плавно идут, да и спины широкие. А ну как на конях бы – не дожить бы ей таким манером даже до королевского тракта.
А когда по королевскому тракту к крепостным стенам подъезжали, ей за волосы голову приподняли.
– Смотри, гадина, – раздалось сверху. – Хорошо смотри, никого не пропустили?
И следом заржали, загоготали.
Сначала Киаран не поняла толком, чего от неё хотят.
Ну, столбы вдоль дороги с табличками, ну, написано на каждой «семя изменника». Понять бы ещё, что это значит. А потом пригляделась, сощурившись, больно уж солнце глаза слепило, к странной форме столбов. Поверх каждой таблички находилось по круглому предмету, с которого на землю капало. Размером с кочан капуты или, скажем, с мяч для детских игр.
А когда поняла, что то не мячи вовсе, и уж точно не капуста, а головы братьев… всех, вообще всех… вместо того, чтобы заорать не своим голосом застыла, как в забытьё впала.
Только тихо-тихо проговаривала вслух каждое имя, словно самой интересно было – узнает или нет?..
Абель… Ивис… Блэй… Джордж… Тиан… Гектор… Лео… Трал… Бруно… Брендон… Хавьер… Кирилл… Вилфорд… Гленн… Пьер… Густав… Алекс… Джон…
А потом имена закончились, потому как на последнем столбе голова отца покачивалась, от ветра. И имя лорда Бэхингема Киаран произнести отчего-то не смогла.
Дальше смутно помнилось.
Допрашивали, били. Заставляли вслед за отцом-изменником в измене покаяться.
Как-то постепенно выяснилось, что из тех битых осколков, которых край к краю сложить пытаешься, что, оказывается, как будто от болезни отец помер, правда, успел покаяться, сознаться, что в заговоре против молодого короля участвовал. Судили уже посмертно. Присудили понятно что: земли герцогства Бэхингем, вместе с кораблями, постройками и всем имуществом изъять в пользу казны. Кто бы сомневался.
Но Киаран решила сдохнуть, а в измене не сознаваться. Пусть они об её спину все кнуты измочалят, не дождутся её признания.
Что-то внутри неё умерло, исчезло безвозвратно. Точнее, если в таком ключе сопоставлять – что-то, несмотря ни на что, до сих пор оставалось живым. Билось, захлёбываясь от ярости и ненависти, скалилось, рвало душу изнутри и потому расстаться с телом ей не давало.
Боли не было. Только снаружи. Но разве это боль? Если во всю глотку орать, прям изо всех сил, то и вовсе об этой боли забыть можно… Главная боль, та, что изнутри рвёт. Там сильно болело, особенно, когда вспоминала, что изверги и Джереми не пощадили, месячного младенца…
Жутко было по королевскому тракту ехать и на головы братьев смотреть. Вот только с каждым произнесённым именем жуть эта отчего-то не прибавлялась, а наоборот, уменьшалась чудным образом, к отцу её и вовсе не осталось.
Но зияющую пустоту эту, что жуть после себя оставила, затопила бурлящая, жгучая, неистовая ненависть! Такая ледяная, что обжигала изнутри. Ни сдохнуть, ни признаться в измене не давала!
Пусть язык рвут, как грозились, пусть пальцев лишают, не признается она!
Не признается.
Якорь в их поганые глотки, да мачту в зад, а не признание леди Бэхингем!
Боль в суставах как-то сама-собой закончилась и Киаран подумала уже было, что должно быть, дошла до своего предела. Сильнее болеть не может, вот оно и не чувствуется.
А потом поняла – другое.
Оба истязателя принялись вдруг кланяться до земли, загомонили, залебезили, и боком, боком, из-под обзора Киаран попятились.
Вместо них новый появился.
Ухмыляющийся, мерзкий, в короне.
Глава 5
Королевская Бухта, чуть меньше месяца назад
– Ну и запах, – поморщился бывший принц. – И отец хотел, чтобы я это на трон возле себя посадил.
Киаран промолчала. Тут вообще-то и до неё не розами пахло.
С интересом и брезгливостью её разглядывая, король приблизился.
Важный, оплывший, с гладким двойным подбородком и печатью всех возможных пороков на лице.
Протянул руку к щеке и Киаран отпрянула. Ещё подивилась, откуда силы взялись, ведь только что буквально еле-еле понимала, где она и кто. А ещё подумалось – хорошо бы всё же сдохнуть. Вот прямо сейчас. Не дать ему до себя дотронуться.