Крылатая рать

Пронина Елена

«Она же боится зеркал», – догадался вдруг Павел, и ему почему-то приятно стало, что даже фобия у нее такая странная и необычная. Он улыбнулся и поставил поднос на свободную тумбочку. Сел рядом, обнял ее ласково за плечи:

– Ты, наверное, не знаешь даже, как выглядишь? – спросил, улыбнувшись.

– Почему? – насторожилась.

– Но ведь ты же не любишь смотреться в зеркало, разве не так?

Посмотрела настороженно, поняла, что догадался, но потом подумала вдруг, что это здорово, что догадался, и, кажется, не подшучивает над ней.

– Что ты, себя я видела, – улыбнулась, – их же столько кругом понавешено. – И засмеялась даже, так весело засмеялась, что и Павел не выдержал – тоже засмеялся, и долго смеялись вместе, соприкоснувшись лбами. Ника смеялась по-настоящему, впервые за последние годы.

Потом он приподнял ее голову и осторожно поцеловал в немного припухшие после вчерашних поцелуев губы. Дотронулся пальцем: «Не больно?»

«Нет, – улыбнулась Ника, – все в порядке, мне нравится, как ты целуешься». Нагнулась еще ближе и прошептала ему на ухо еле слышным, срывающимся голосом: «Я хочу тебя». И обвила его шею гибкими руками, опрокинулась навзничь, увлекая его за собой. Он касался ее губ, глаз, шеи горячими губами, а она гладила его по голове, искала его губы и, находя, не отпускала долго и смотрела на него широко раскрытыми бездонными глазами. И он догадывался, что этой девушке действительно не кажется неприятным его некрасивое лицо, что ей действительно нравятся его простые поцелуи и безыскусные ласки. И от этого хотелось еще сильнее и жарче припадать к ее губам и ласкать бесконечно долго и иступлено, изнывая от страсти, ее нежное, хрупкое тело, слегка напрягающееся под его рукой.

Глава пятая. Рукописи горят

Случайная встреча Павла и Ники перерастала в роман. Павел все больше и больше удивлял Нику, разрушая привычное представление о безмозглом и бездушном коммерсанте. Он окончил престижный столичный вуз, был очень начитан. Павел разбирался почти во всем, но никогда не хвастался этим. Он был скромен, но уверен в себе. С Никой он был внимателен, предупредителен и чуток. Часто он понимал ее с полуслова и даже совсем без слов. Выполнял все ее желания, прихоти и капризы. И ничего не требовал от Ники, ничего не запрещал, ни к чему не придирался. Но больше всего Нике нравилась в нем его прочность и надежность: он был весь земной, будто бы вросший в землю, словно столетний великан-дуб, и, казалось, ничто не могло оторвать его от земли, может быть, даже и та, о которой почти всегда с содроганием вспоминала Ника. Он не метался в поисках смысла, не улетал к небу, предаваясь бесплодным мечтаниям. Он просто жил, но жил так крепко и полнокровно, что заражал своей энергией Нику и возвращал ей первобытную радость жизни и любви, которую растеряла Ника, пока спала, мечтала и бегала от той, от которой убежать невозможно.

До встречи с Павлом у Ники ничего прочного не было в жизни, и она цеплялась за Павла, как утопающий за соломинку, пытаясь выбраться из болота тоски и страха, давно и уверенно засасывающего ее. Во всем, что он делал и говорил, она старалась найти прочное, надежное, здоровое. Она даже как-то спросила его нетерпеливо:

– Неужели у тебя нет никаких здоровых привычек?

– Здоровых привычек? – удивился он. – Это каких еще?

– Ну, может быть, ты пьешь кефир по вечерам или, наоборот, не пьешь воды из-под крана, а только минеральную или кипяченую? Или что-нибудь другое в этом роде…

Нет, у Павла не находилось никаких «здоровых» привычек. В этом он был почти таким же, как и Ника: с утра до вечера пил крепкий кофе, любил хороший алкоголь, ложился за полночь…

А в тот день, когда Ника пришла и положила на стол свою тетрадку, он вообще не ложился. Подождал, пока она заснет, осторожно вынул плечо из-под ее головы, поправил одеяло и пошел читать ее «книгу».

Отрывки из книги Ники

Откуда-то из небытия выползало бесконечно огромное, сладострастное и голодное, безобразное, но бесчисленно многоликое, выползало медленно, но неотвратимо, озираясь вокруг мутными и жадными глазами. Это был страх.

Все куда-то бежали.

Бежали, тяжело дыша, жирные и дряблотелые; на их лицах с тройными подбородками тускло горели маленькие глазки, которые уже видели впереди многослойные гамбургеры, черную икру и поросенка с хреном.

Бежали легко и упруго стройные спортсмены, устремляясь к новым рекордам.

Бежали привычно и устало прилежные семьянины, спеша родить, посадить, построить.

Бежали, чтобы только не стоять, длинные и худые, и их острые лопатки больно вонзались в грязные, полуистлевшие майки.

Бежали остриженные бобриком бизнесмены, подсчитывая в уме полученную за ночь прибыль.

Бежали в великолепных костюмах голливудские звезды, сияя напомаженными затылками; а на пальцах их блестели фальшивые бриллианты фантастических размеров; а в роскошных номерах пятизвездочных отелей их ожидали, бесстыдно обнажившись, сказочно красивые и безразличные ко всему женщины…

Казалось, что все они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

И бежать им оставалось все меньше и меньше.

И бежать им осталось совсем мало.

Отведено им было всего по два миллиарда средних секунд – меньше, чем денег на счету большинства из них.

Успеть было нельзя.

Все это знали, но старались забыть.

Придумывали себе призрачные цели и продолжали бежать.

Все знали, что не успеет никто.

Не успеют те, кто бежит просто так, чтобы бежать.

Не успеют и те, кто старается придать бегу видимость смысла.

Не успеют те, кто учит, как надо, и карает тех, кто делает иначе.

Не успеют даже спортсмены, умеющие бегать очень быстро.

Казалось, что они бегут в разные стороны.

На самом же деле все они бежали в одном направлении.

Они хотели убежать.

Казалось, они убегают.

На самом же деле все они бежали навстречу.

Там, впереди, широко распахнула объятья та, от которой хотели убежать, – и терпеливо ждала.

Она была готова принять всех.

Некоторые ощущали что-то неладное и хотели остановиться, чтобы подумать. Но людская толпа продолжала нести их дальше.