Крылов
Шрифт:
Комедию Крылов начинал со сцены, в которой тщеславная и капризная Таратора сочиняет стихи, а ее парикмахер пытается в это время причесать свою барыню. Однако она, обнаружив, что ее стихи пошли на папильотки, принимается самолично его тузить.
Не менее зло получился образ драматурга-подражателя. Рифмокрад — самовлюбленный графоман, который переделывает на русский лад трагедии Расина и Корнеля. Он целиком на поводу у жены, которая обманывает его с домашним лекарем Ланцетиным. Рифмокрад сам раскрывает секрет своего творчества в монологе о том, как надо сочинять стихи: «Сочинять стихи, а особливо трагедии, есть вещь довольно трудная. Для нее оставил я попечение о доме, о жене, о детях и, кажется, с помощью Расина и прочих пишу не хуже других».
Не менее злой карикатурой
Но не в сюжете и не в романических перипетиях комедии было дело. В «Проказниках» явственны отклики на литературные нравы того времени, подлинные жизненные впечатления автора. Современники узнавали в Рифмокраде и Тараторе, хотя и в карикатурном преувеличении, Княжнина и его супругу, даже подробности их домашней жизни. В своей запальчивости Крылов был несправедлив. Я. Б. Княжнин, конечно же, не являлся слепым подражателем, и свидетельством тому его тираноборческая трагедия «Вадим Новгородский», вызвавшая гнев Екатерины. Княжнин много сделал для русского театра. Но так или иначе, а слухи о новой комедии, в которой сочинитель осмелился выставить на посмеяние столь почтенные и известные лица столицы, распространились по городу с необыкновенной быстротой.
Слухи росли и множились. И, наконец, дошли до Княжниных, возбудив в них обиду и негодование. А Крылов с невинным видом предложил свою комедию театральной дирекции для постановки на сцене. Узнав об этом, Княжнин явился к Соймонову и потребовал запретить комедию, а ее автора подвергнуть суровому наказанию.
Соймонов был крайне недоволен разыгравшимся скандалом. Искушенный в придворных интригах вельможа, он боялся лишних недоразумений и хлопот, а тем паче открытого скандала. Тем более что Княжнин являлся заслуженным, популярным автором, его пьесы шли на театре. Как быть? Сразу же запретить комедию и наказать ее автора? Но ведь тогда слухи только подтвердятся и скандал неминуем. Может этой историей заинтересоваться и сама императрица. Соймонов предпочел иной выход: оставить все в тайне. Он запер рукопись Крылова в шкаф, а дерзкому автору решил не давать хода. Крылову так и не заплатили денег за уже принятые пьесы, не поставили их на сцене и даже лишили его права бесплатного посещения театра. Старик итальянец Казаччи, театральный администратор, после долгих разговоров допустил его лишь на полтинничные места в парадизе.
Крылов был взбешен. Он еще покажет этим тщеславным вельможам, напыщенным стихотворцам, взбалмошным барынькам, которые всячески стараются его унизить! В их руках власть, деньги, театр. Они боятся допустить в него талантливого человека. Хотят, чтобы он смешил и ублажал знатных бездельников, отнюдь не задевая их самолюбия. Нет, борьба еще не кончена! И Крылов просидел всю ночь за конторкой при тусклом свете свечи, сочиняя письма, полные беспощадной иронии и яда, в которых с гневом обличал своих недругов и гонителей. Наконец к утру письма были готовы. Одно адресовано Княжнину, другое — Соймонову. Оставалось переписать несколько копий и разослать их влиятельным в городе лицам.
«Милостивый государь Яков Борисович! — обращался он с подчеркнутой вежливостью к Княжнину. — К немалому моему огорчению услышал я от Ивана Афанасьевича г. Дмитревского, что вы укоряете меня в сочинении на вас комедии, а его в согласии в сем со мною, и будто я сам сказывал, что он сию комедию переправлял, в чем, пишете вы, и уличить меня можно. Я удивляюсь, государь мой, что вы, а не другой кто, вооружаетесь на комедию, которую я пишу на пороки, и почитаете критикою своего дома толпу развращенных
Отрицая это сходство, Крылов в то же время с едким сарказмом пересказывает содержание комедии, терзая Княжнина намеками на самые болезненные обстоятельства его писательской деятельности и семейной жизни: «В муже вывожу я зараженного собою парнасского шалуна, который, выкрадывая лоскутия из французских и из италианских авторов, выдает за свои сочинения и который своими колкими и двоесмысленными учтивостями восхищает дураков и обижает честных людей. Признаюсь, что сей характер учтивого гордеца и бездельника, не предвидя вашего гнева, старался рисовать столько, сколько дозволяет мне слабое мое перо, и если вы за то сердитесь, то я с христианским чистосердечием прошу у вас прощенья! В жене показываю развращенную кокетку, украшающую голову мужа своего известным вам головным убором, которая, восхищаяся моральными достоинствами своего супруга, не пренебрегает и физических дарований в прочих мужчинах. Действующее лицо их дочери и ее жениха есть любовники, которым старался я дать благородные чувства. Вы видите, есть ли хотя одна черта, схожая с вашим домом».
Заканчивая письмо, Крылов с той же лукавой издевкой вновь отводил от себя обвинение в портретном сходстве героев комедии с Княжниным и его женою, подчеркивая, что целью комедии были не конкретные лица, а пороки, свойственные обществу: «Вам известно, я думаю, что предмет комедии есть осмеивать пороки, а не достоинства, и для того одни порочные должны ее страшиться и ненавидеть, а вы на меня сердитесь! Поверьте, что вас обидел не я, описывая негодный дом, который от трактира только разнится тем, что на нем нет вывески, но обидели те, кои сказали, что это — картина вашего дома».
Второе письмо, Соймонову, написал Крылов с той же неудержимой яростью при внешне вежливом тоне. В лице Соймонова он бросал вызов всей придворной знати, всему светскому обществу, которое чувствовало враждебность к себе молодого плебея и отказывалось принять его в свою среду.
«Ваше Превосходительство, милостивый государь! — так начинал письмо к Соймонову Крылов. — И последний подлец, каков только может быть, Ваше Превосходительство, огорчился бы поступками, которые сношу я от театра. Итак, простите мне, что я, имея благородную душу, осмеливаюсь покорнейше просить, чтобы удостоили открыть мне причину, которая привлекает на меня ваш гнев, толико бедственный для моих сочинений?» И Крылов перечислил все свои обманутые ожидания и несправедливости, которым он подвергался. «Бешеная семья» и «Сочинитель в прихожей», принятые Соймоновым к постановке в театре, так и не были поставлены. За свои комедии и перевод «Инфанты из Заморы» он не получил ни гроша! Даже билет на пропуск в театр у него отобран. Он зло иронизирует над «тонким вкусом» «его превосходительства», который заставил его переводить «Инфанту», глупейшую и бездарную стряпню. Он негодует, что Соймонов чинит препятствия постановке его новой оперы «Американцы», музыку к которой сочинил талантливый композитор Фомин. Он высмеивает опасения Соймонова в том, что принесение американскими индейцами в жертву европейцев может «револьтировать» зрителей — настроить их против угнетателей.
Крылов язвительно писал Соймонову, что он сделал по его указанию изменения в своей опере, и тем не менее она была запрещена после шести месяцев безрезультатных хождений к «его превосходительству». Это отрицательное отношение к своим пьесам Крылов усматривает в личной неприязни к себе Соймонова и прежде всего в его недовольстве комедией «Проказники», первоначально разрешенной им к печати и постановке: «Однако ж еще не осмеливался я подумать, чтобы я был, а не сочинения мои причиною вашего гнева, и для того имел честь быть у вас, доложил я вам, не угодно ли вам будет принять на театр комедию мою „Проказники“, которая уже у вас некогда была, и вы мне дозволили ее напечатать, когда я находился под вашим начальством; а как вы мне сказали, что вы не помните сей комедии, и я вам донес, что она написана на рогоносца, на которую столько вооружался г. Княжнин, то вы мне изволили отвечать, что вы не приемлете личности».