Крылья беркута
Шрифт:
— Что тебе еще надо от меня?
— Молю только об одном, выслушай.
— Выслушать? — голос Ирины задрожал. — Негодяй! Вот дело рук твоих... И ты еще осмелился прийти сюда. Прочь! Я не-на-ви-жу тебя! — Она почти задыхалась. — Я убью! Убью!
— Убей, — покорно сказал он. — Думаешь, я дорожу жизнью? Убей! Мертвые сраму не имут... Ты считаешь, что мне легко? Да мне во много раз горше, чем тебе! С того проклятого часа, как случилось это, я лишился покоя, я готов кричать, биться о стену лбом. Да могу ли я хоть на мгновение забыть, что твой отец... кого ты так любила... Ведь я знаю...
— Не продолжай! — вскрикнула Ирина. — Ничтожество! Спасая свою жизнь, поднял руку на старика.
— Неправда! — прервал ее Обручев. — Неправда это! Но как я могу доказать тебе! У меня нет свидетелей.
— Вот он лежит, свидетель! — не пытаясь скрыть горя и гнева, сказала Ирина. — Взгляни! Или не хватает смелости?
— Моим свидетелем пусть будет бог, — тихо сказал Обручев. — Во дворе нас было только двое, я и Иван Никитич. А за стеной враги — весь штаб!.. Они остались живы только благодаря твоему отцу. В отдушнике уже тлел фитиль, соединенный с динамитом. Понимаешь? Оставались считанные минуты, секунды... А тут он! Я просил, умолял уйти. Он сказал, что в доме спрятано золото. Закричал. Позвал на помощь. Это был почти провал. Я выстрелил. Я должен был! За мной — Россия! Да, конечно, я убийца и готов встать перед любым судом. Но я и без того наказан — я потерял тебя...
— Неужто ты мог еще думать?..
Но Обручев не дал ей говорить.
— Нет, нет, я не безумец! Я все понимаю. Прощения я не прошу. Хочу только одного — пойми: иначе я поступить не мог. Есть чувство, которое стоит выше всего...
— Оставь меня. Уйди!
— Нет, я все скажу, — не сдавался Обручев. — Ненавидеть тех, кто подписал нам смертный приговор, кто заставляет нас вот так стрелять друг в друга, — мой долг. Врагам нельзя давать пощады. Борьба до конца! Да, я дорожу жизнью и буду цепляться за нее до последнего дыхания... Уж если отдам — то большому счету истории. Но ведь и ты, Ирина, в ответе перед ней... Это все, что я хотел сказать. Теперь можешь убить меня. От тебя я приму смерть. Вот револьвер. Или скажи им, скажи, что я не Сергей Шестаков.
Ирина слушала страшный шепот Обручева и чувствовала, как остывает ненависть к нему и вместе с тем приходит какая-то слабость и неприятное головокружение.
— Уйди, — бессильно повторила она. — У меня горит вот здесь, — и приложила руку к груди.
Обручев понял, что его слова не прошли бесследно, что кризис миновал и она способна слушать его.
— Ирина, что ты намерена делать дальше?
— Не знаю...
— Только не оставайся здесь. Ни одного дня. Поедем со мной в Соляной городок.
— А ты разве едешь туда? — удивилась Ирина.
— Да. Сейчас. Нужно срочно предупредить полковника Рубасова о действиях большевиков. Иначе — катастрофа! Едем!
— Завтра похороны. Если завтра в ночь?
— Будет поздно. Только сейчас. Сегодня Кобзин послал куда-то Корнееву. Отправлен отряд красногвардейцев, человек пятьсот. Мне кажется, тоже туда. Их надо опередить и обезвредить. Решай же, время не ждет!
Ирина приблизилась к гробу, еще раз склонилась над ним.
— Прости, отец, — чуть слышно прошептала она. И вдруг всхлипнула, закрыла лицо и, давясь словами, сказала: — Нет! Нет, я никуда... С ним... останусь.
Обручев понял — уговаривать бесполезно. И исчез так же тихо, как появился.
Вслед за ним вышел дед Трофим, немного постоял на церковной паперти и решительно заковылял через дорогу — туда, где у ворот стоял часовой с красной повязкой.
Больше всего Надя боялась первой встречи с Рубасовым. О нем рассказывали столько жутких историй, что ей казалось: глянет он ей в глаза, и тайна ее сразу же будет разгадана.
Но все обошлось на диво благополучно. Действительно, взгляд у Рубасова был цепкий, неприятный, но полковник пытался скрыть это. Он был любезен, внимателен и не выглядел таким страшилищем, как представлялось Наде.
Почему-то она думала, что Рубасов тут же начнет ее о чем-нибудь расспрашивать. Но разговор получился простым и коротким. Полковник посочувствовал гостье в связи со смертью ее отца — Ивана Никитича Стрюкова, сказал несколько лестных слов в адрес покойного и заверил Надю, что здесь, в Соляном городке, она может жить спокойно, без опаски.
Надя отвечала, что если бы она думала иначе, то вряд ли бы пустилась в этот рискованный вояж.
Он поинтересовался, какое у нее военное звание, и, когда она сказала, что в женском батальоне смерти получила поручика, благосклонно улыбнулся, провел в соседнюю комнату, где познакомил с находившимися там офицерами.
— Засим я вас отпускаю, Ирина Ивановна, вы свободны! Виктор, мое дорогое чадо, проводит и покажет ваше временное жилище; к сожалению, ничего лучше предложить пока не могу. — И, обратившись к сыну-поручику, пояснил: — Виктор, я имею в виду комнату, где жил сотник Рухлин.
Услышав эту фамилию, Надя чуть было не вскрикнула. По телу ее пополз холодок. Сотник Рухлин!.. Нет, она не ослышалась, конечно же, это форштадтский! Ведь Семен рассказывал, что оба Рухлина бежали из города. Значит, он тут. И уж если он встретит Надю здесь, то живой ей не уйти. Чуда не будет.
— Прошу вас, мадемуазель... — расшаркался перед ней Виктор, а другой офицер, тоже в форме поручика, опередив его, распахнул перед Надей дверь.
— Зубов, Зубов! — шутя прикрикнул на него Виктор.
Пожилой лысоватый подполковник Викулов, боясь, как бы Надя не обиделась за столь панибратское отношение к ней, вместо извинения сказал:
— Мадемуазель, вы на них не сердитесь. Веселые люди.
— Ирина Ивановна! — окликнул ее Рубасов.
Надя не спеша обернулась.
— Вам нужен пропуск.
— Но у меня же есть...
— Без внутреннего вы не отойдете от порога. Мой друг, — обратился он к Викулову, — выпишите Ирине Ивановне внутренний.
Пока Викулов заполнял бланк, Рубасов вежливо откланялся и, сказав, что рад ее видеть всегда, вышел.
— Господа офицеры, идея! — заговорил поручик Зубов. — Нашего полку прибыло! Я предлагаю торжественно отметить приход единственного офицера-женщины.
— Браво, браво! — поддержал Викулов и протянул Наде пропуск. — Берите его, мадемуазель, такие пропуска не у всех живущих здесь.