Крылья беркута
Шрифт:
— Как же ты добрался? — спросил Кобзин.
— А пешком, даль-то не больно большая.
— И нигде не задержали?
— Казаки? — спросил Василий. — Останавливали. Так у меня пропуск от самого полковника Рубасова. Ох и змей, глянет на тебя — мороз по коже.
— Значит, с Семеном вот так... — Кобзин на мгновение закрыл ладонями глаза. — Когда ты его в последний раз видел?
— А третьего дни. На допрос вели. И совсем-совсем он плохой. Ну, чуть идет. И такой, даже узнать трудно. А содержат они его в пакгаузе. Меня туда и близко не подпускают, и часовые стоят у ворот и день и ночь напролет.
Кобзин крепко пожал
— Спасибо тебе. Большое спасибо!
— Не на чем, — ответил Василий. — Ну я пойду. Сегодня назад надо.
— Подожди минутку. Скажи, пожалуйста, ты случайно не заметил, не доставляли к вам каких-нибудь больших грузов в ящиках, а может быть, в тюках?
— Нет, чего не знаю, того не знаю, — торопливо отозвался Василий. — Я ж говорю, туда, где пакгаузы, меня не пускают.
Видя, что Василий пугливо озирается по сторонам, комиссар не стал его задерживать.
— Значит, опять в Соляной?
— Туда. До свидания вам. — И Василий ушел.
...Так вот почему Семен как в воду канул... Схватили... Оказывается, в отряде чужак! Быть может, Семен ошибся? Нет, он слов на ветер не бросает. Скорее всего, так оно и есть: предатель в отряде. Это он выдал Семена, предупредил там, в Соляном городке.
Но как он мог узнать о посылке Маликова? Быть может, Семен сам проговорился? Нет, на него это не похоже. Тогда кто? Кто? Надо найти предателя и обезвредить его, иначе можно ждать новых провалов.
Беда в том, что сам Кобзин никого не подозревал. Значит, враг хитер и хорошо маскируется. Где он мог пристроиться? Быть может, покойный Стрюков? Не верится. Его все знали, знали, кто он, и, конечно, не пускались при нем в откровенные беседы. Да, Стрюков... Не распознал комиссар его характера, ошибся... Прав был студент, когда советовал изолировать его. Какую же беду несла отряду ошибка комиссара... Непоправимую... Не прояви Шестаков бдительности, неизвестно, чем бы все кончилось. Впрочем, почему неизвестно? Катастрофа! Для отряда все обошлось благополучно... И все же в этом происшествии есть неясность.
С того момента, как послышались выстрелы и Кобзин, прибежав, увидел убитого Стрюкова, а позже узнал подробности, его стало что-то томить, не давая ни минуты покоя. С виду все было ясным и очевидным, ничто не вызывало недоуменных вопросов: преступник был захвачен на месте преступления и поплатился за него. Все это так! И все же... Какая-то невыясненная деталь во всей цепи событий беспокоила Кобзина все сильнее и сильнее. Не развивается ли в нем вредная мнительность?.. И вот сейчас, только сейчас он понял, что вызывало тревогу: кулек с картошкой! Как он очутился там? Кто его бросил? Понятно, у студента нет картошки и незачем ему было бы ходить по двору с кульком. Вероятнее всего, кулек оставил Стрюков. Да не просто оставил, а швырнул, потому что несколько картофелин валялось на снегу, неподалеку от кулька. Да, вопрос очень и очень серьезный. Нет, в самом деле, если бы Стрюков шел в закоулок, чтобы взорвать штаб, стал бы он тащить злополучный кулек? Впрочем, как знать. Стрюков не настолько глуп, чтобы не маскироваться. Появись он во дворе с пустыми руками и броди там без всякого дела, его первый часовой остановил бы, а здесь — идет человек с кулечком, значит, есть в том необходимость. Нет, надо во всем тщательно разобраться. Между прочим, объяснения Шестакова по поводу выстрелов не очень-то убедительны. Конечно, Шестаков неоднократно показал свою преданность, и кому еще верить, как не ему, но все же убийство Стрюкова кажется странным. Будь на месте Шестакова простой солдат — иное дело, но студент умен, рассудителен, всегда собран... Заняться этим вопросом нужно немедленно и прежде всего освободить Шестакова от обязанностей начальника караула. В конце концов взрыв не последовал не потому, что была хорошо поставлена охрана, а по чистой случайности... А Семена нет.
Кобзин старался не думать об этом. Он не мог себе представить, что больше не увидит своего любимца, не мог допустить мысли, что где-то там, в Соляном городке, лежит он в каменном сарае, окровавленный и истерзанный... Не хотелось верить... Но верь не верь, а факт остается фактом. Не станет же Василий распространять небылицы. А все-таки зачем пришел Василий? За своим имуществом? Версия вероятная; но ведь он должен был отпроситься, получить пропуск. Как могло случиться, что его так легко отпустил матерый волк Рубасов? Василий там пользуется доверием? А чем он заслужил его? Вопросы, вопросы, все туманно, запутанно... А что, если Василий подослан и его рассказ о предателе является пустой выдумкой, сфабрикованной специально для того, чтобы посеять в красногвардейском отряде панику и недоверие?
Кобзин восстановил в памяти весь разговор с Василием и не только слышал каждое его слово, но видел выражение лица, глаз. Нет, Василий не обманывает. Он слишком прост и открыт, чтобы казаться иным, а не самим собой, чтобы заставить себя искренне говорить то, чего нет и что ему противно. Василию можно верить. Попытаться еще раз встретиться с ним? Пожалуй, бесполезно.
Надо срочно что-то предпринять. Необходимо сделать все, чтобы спасти Семена.
Кобзин взял телефонную трубку, вызвал Аистова.
— Случилась беда, — сказал Кобзин. — Приходи ко мне немедленно! Жду.
Совещались они недолго.
Когда командир отряда ушел, комиссар отправился к Наде.
Здесь он был всего один раз, и Надя, увидев Кобзина, сразу догадалась, что явился он неспроста, а привело серьезное дело и оно имеет к ней какое-то отношение.
Лицо Кобзина было строгим и горестным.
Надя предложила ему стул, он поблагодарил, но не сел, а зашагал по комнате, как бы собираясь с мыслями.
— Петр Алексеевич, что с вами?
— Да так, знаешь, всякое...
— Что-нибудь слышно про Семена?
Кобзин тяжело опустился на стул.
— Да, — глухо ответил он.
И Надя поняла: Кобзин что-то знает о Семене, и то, что он знает, — плохое, страшное.
— Схватили? — прошептала она.
Кобзин кивнул.
— Схватили, — с трудом подавив вздох, ответил он.
— У-би-ли?! — еще тише спросила Надя и почувствовала, как деревенеет ее тело.
Увидев, что у Нади побелели губы, комиссар подошел к ней и опустил руку на ее плечо.
— Семен жив, но в тяжелом состоянии.
— Где он?
— Там. В Соляном городке. Успокойся. Ну, успокойся!
Словно маленькую, он стал гладить ее по голове. Боясь заплакать, Надя крепко стиснула зубы и, хлебнув воздуха, сказала:
— Вы ничего не знаете про Семена... какой он человек. Я росла без отца и матери... Он был у меня самый родной на свете.
— Я знаю Семена... Очень хорошо знаю... Не надо, Надя, не плачь.
— Я не плачу, — ответила Надя и смахнула со щеки слезы. — Откуда узнали?