Крылья беркута
Шрифт:
Наде вспомнилась встреча на монастырском дворе.
— Видела.
— Узнала бы, почем фунт лиха. Не человек, а смердящая язва. Говорят, ни одна послушница долго не живет при ней. Да оно и понятно. В общем скажи мне спасибо.
— А что за болезнь у нее?
— Не интересовалась.
— Вылечить нельзя? — спросила Надя.
— Зачем? — удивилась Ирина, будто Надя сказала что-то непотребное.
— Человек же!
— Ничего ты не понимаешь. Поживешь здесь подольше — узнаешь.
— Но она же больна! И к тому же юродивая.
— Ты о ней не плачь, она такая юродивая, как и мы с тобой. Я на днях слышала, как она торговалась с матушкой Евпраксией. Из доходов, которые поступали в монастырь от встреч богомольцев с Меланией, ей выделяли долю, кажется третью часть. Видите ли, этого показалось мало, потребовала половину. Вот и схватились с Евпраксией. Хотя у нее в банке кругленький счет. А в общем обе такие стервы — перестрелять их хотелось!
Ирина стащила валенки, пристроила их на стул у печки.
— Заканчивай мытье и ступай к настоятельнице. Просила, чтоб ты пришла. Я предполагаю, о чем будет разговор, однако это не мое дело. Словом, сама узнаешь. Но помни одно: настоятельница относится к тебе очень хорошо. В наше дурацкое время это редкость. Советую слов ее не пропускать мимо ушей. Говорю потому, что знаю твой характер.
В положенное время Надя уже приходила к игуменье, но та сказалась больной и велела ей прийти дня через два. И вдруг — неожиданность, настоятельница вызывает сегодня. К чему бы это? Ирина-то знает, но не говорит. Быть может, нашли ей новую работу? Ну что ж, Наде никакая работа не страшна. В работе время будет быстрее бежать, а вот так, как теперь, когда девать себя некуда, оно тянется, тянется, и кажется, что нет ему ни конца, ни края.
Как всегда, игуменья встретила Надю приветливо, но спросила, зачем она пришла.
Надя растерялась:
— Разве вы меня не звали?
— Нет.
— А Ирина Ивановна сказала...
— Ах, вон в чем дело! — протянула игуменья. — Нет, я не звала, но вообще разговор был о тебе. Ирина Ивановна заметила, что ты ходишь чем-то расстроенная, задумчивая. Это правда?
Надя не сразу нашлась что ответить. Конечно, всякое бывало. Для веселья да радости у нее пока нет причин, но если иногда становилось тягостно, она таила свою хмурь, чтоб никто не знал, как грустно, одиноко у нее на душе. А вот Ирина разглядела то, что удалось скрыть даже от бабушки Анны. Может, Ирина незаметно следит за ней? Недоброе чувство к Ирине в который уж раз шевельнулось в душе Нади, ведь могла же Ирина хотя бы намекнуть, о чем предстоит разговор с игуменьей.
— Так о чем же ты тоскуешь, дитя мое? — допытывалась игуменья.
— Не знаю. Мне кажется, я и не тосковала. Бывает, задумаешься, и только.
— А ты не смущайся, человеку все свойственно — и радость, и горе, и тоска. В этих чувствах нет ничего постыдного. Скажи, что с тобой, авось и смогу помочь.
— Спасибо. Со мной — ничего.
— Присмотрелась к монастырской жизни?
— Да.
— Может, она угнетает тебя?
— Нет, почему же? — не совсем уверенно ответила Надя, все еще не понимая, куда клонит игуменья.
— Ты мне полюбилась, как дочь. Твоя простота, искренность и непорочность взволновали, тронули меня, и мне грустно становится, когда подумаю о твоем безрадостном сиротстве; хочется как-то помочь, чтоб хоть немного отогрелось твое сердце. Делать так, чтоб окружающие тянулись к тебе с сердечностью и лаской...
Хотя речь ее выглядела немного книжной, игуменья говорила так задушевно и глаза ее светились такой лаской, что Наде захотелось тоже говорить откровенно, чистосердечно, ничего не тая.
— Может, тебе не по душе наши уставные положения, суровость монастырской жизни и хочется уйти от нас?
— Ну, что вы! — горячо возразила Надя. — Я даже не заметила никакой суровости. Мне только времени девать некуда. То хоть читать вам приходила, а последние два дня и этого нет. Вот и я думаю, может быть, плохо читаю?
— Нет, нет, — прервала ее игуменья, — я очень довольна тобой. У меня давно не было такой чтицы. И ты знай — это твоя работа, так она за тобой и останется. Возможно, будут и другие поручения. Возможно... — Игуменья задумалась. — Значит, тебя не привлекает мирская жизнь? За стенами монастыря много соблазнов.
— Не знаю. Меня туда не тянет.
— Мне Ирина Ивановна говорила, что у тебя там остался жених, даже назвала его имя и фамилию. — Игуменья приложила ладонь к ее лбу и, прищурив глаза, задумалась. — Видно, у меня память плохая стала, не могу вспомнить.
— Никакого жениха у меня там нет! — коротко и твердо сказала Надя.
— Жаль, забыла фамилию, — продолжала игуменья, делая вид, что вспоминает.
— Семен Маликов? — подсказала Надя.
— Вот, вот, — обрадовалась игуменья. — Семен Маликов.
— Да он и не жених! Дружили мы с детства. Соседями когда-то были, вот и все. А Ирина Ивановна, не зная, зачем-то наговаривает.
— Она ничего плохого не сказала. Да и вообще, рассуждая здраво, почему бы у тебя и не быть жениху? — Игуменья взглянула на девушку, но, увидев ее хмуро насупленные брови, поняла, что говорить об этом больше не следует.
— Но ты не обижайся, я просто подумала, не здесь ли причина твоей грусти, и решила помочь. Правда, сейчас это не так просто, но все же, если хочешь побывать за стенами монастыря, я могу дать разрешение.
Слова игуменьи удивили Надю. При первой встрече настоятельница тоже пыталась выспросить о женихе, хотя и не в такой открытой форме, как сейчас. Тогда она на своем примере хотела убедить, что все темное, в том числе и любовь, — ничто в сравнении со счастьем, какое находит человек, предавшись уединению в монастыре. И вдруг такой поворот... Непонятно!
— Спасибо, но меня в город не тянет. Нечего там делать, — ответила Надя.
По лицу игуменьи скользнула чуть заметная тень недовольства. Какого ответа она ждала?