Крылья империи
Шрифт:
— Не могу разглядеть, — признался Петр, — изучив срез шерсти. Но птичье перо полое, а твое — нет, и заполнено чем-то, что сначала впитывает чернила, а потом понемногу отдает. Поэтому и пишет дольше! И эти маленькие волосики, которые отходят в стороны, из которых состоит плоскость — у птиц тонкие, круглые и склеены. А у тебя плоские, широкие, жесткие и все отдельно.
— Так вот — с научной точки зрения — у меня не перья, а просто особенная жесткая шерсть, — сообщил Баглир, — Не верите — пошлите образец Линнею!
— Верю, верю… — император
— А как это вообще связано…
Император попытался снова подойти к двери — и опять уперся в крылья. Баглир сделал неуловимое движение — и вся эта роскошь ушла под разрезы сюртука. И куда только делась? Ни горбика. Петр выглянул за дверь, как суслик из норы. Резко втянулся обратно.
— Как связано с твоей способностью летать? Слушай…
Разумеется, это произошло сразу после заката. Банальная тактика для ночного летуна, которому надо многое сделать. Баглир точно рассчитал время на подлет, и, поднявшись над Ревелем в полдень, подлетел к столице как раз когда прощальный солнечный луч перестал блистать на шпиле Петропавловской крепости. Ряды высоких летних облаков еще багровели, как остывающие угли. На их фоне длинные крылья Баглира были бы замечательно видны — если бы он не подлетал к городу с запада, навстречу ночи — и она не укутала заботливо восточные берега облаков в черную маскировку. Облакам и Баглиру было по дороге, просто задание у них было восточнее, и они проходили мимо него грозными воздушными кораблями.
Баглир даже прослезился. Он всегда мечтал повести за собой эскадру бронедирижаблей, вот так, на закате, идя впереди ночи, на какую-нибудь достойную его грозного внимания крепость… Такая вот милитаристская ностальгия.
Баглир спустился еще ниже, к самым крышам — уж тут-то его не заметят. И нужный дом нашел не сразу — в темноте все крыши похожи, да и не летал он никогда над городом из соображений конспирации.
Поручик Кужелев не спал — и бодрствующий ночной разум породил чудовище. Караульные, которые, вот чудо, не были пьяны и даже не спали, когда на них сверху обрушился удар крыльев. Небрежно используемые в качестве опоры ружья — как картинно выходит, если облокотиться на фузею обоими руками, слегка ссутулившись, — были выбиты, и оба солдата полетели наземь. А потом на пороге появился Кужелев с солдатским тесаком.
Но увидел лишь старого знакомого, Баглира, вытирающего полой преображенского мундира свой короткий ятаган. За спиной у него вздымались от тяжелого дыхания крылья, тяжелые и прямые, как у прусского орла. Но несоизмеримо более длинные.
— Очень удобно глотки резать, — сообщил тот, — не то, что шпагой. Молодцы арабы, хорошее оружие придумали. В дом пригласишь?
Кужелев, обалдев сего числа, кивнул. Крылья ушли в спину Баглиру, и в захламленные апартаменты артиллериста вошел уже знакомый князь Тембенчинский.
— А откуда у тебя?
— Потом, потом. Я за последние дни уже вот так наобъяснялся. Ты как, от присяги не отрекся?
— За то и сижу под арестом… — пригорюнился Кужелев.
— Уже не сидишь. Я тебя освободил. Причем с соблюдением всех формальностей. Видишь, на мне кирасирская форма, я при бляхе, означающей, что на службе. Только знамени в кармане нету. Так что никакой подлости, честный бой. Просто ночной и внезапный. Но раз ты под арестом, то не знаешь, как теперь все устроено. Кто из наших может свободно ходить по городу?
— Все мои офицеры под арестом, как я.
— А просто — из сторонников Петра?
— Не знаю. Я со штатскими штафирками знакомств не вожу.
— И напрасно. Ладно. Будем исходить из того, что есть в мире и постоянные вещи. Пошли в комендатуру.
Вадковский откинул штору. За ней, точно, стоял человек. Самый необычный из всех знакомых коменданта. Такое чудо пернатое ни с кем не спутаешь.
— Князь Михайло Петрович Тембенчинский, ежели вы запамятовали, — отрекомендовался он.
Вадковский оторопел.
— Что же вы, князь, аки тать ночной. Подъехали б парадному, мне б о вас доложили.
— Не мог, увы. Дело у меня деликатное, с позволения сказать — конфиденциальное. Кстати, как вы можете видеть по кирасирскому мундиру, в последнем беспокойстве — я за Петра.
Вадковский было хвать за шпагу — но Баглир уставил ему в лоб шестигранный ствол изящного дуэльного пистоля, и он успокоился. Баглир отобрал у коменданта шпагу, и, не сводя с майора гвардии пистольного зрачка, присел на край начальственного стола.
— Не трудитесь поднимать шум, посоветовал он, — ничего дурного я вам сделать не желаю, мало того, я уполномочен вас облагодетельствовать. Разумеется, сначала я вас напугаю — но не вот этим.
Говоря так, он отложил в сторону пистолет, но так, чтобы Вадковский не мог схватить его раньше. Однако настроение у майора как-то разрядилось, и он стал вполне пригоден для серьезного разговора. А то — не до речей и посулов, когда тебе в глаза смотрит пустая точка китайской туши, которая так и норовит прыгнуть тебе в лоб.
— Я пришел к вам — именно к вам, потому, что не вижу у вас на руках потоков русской крови. Вам, наверное, забавно, что это говорит монстра в перьях? Да, я, положим, инородец, но я воюю престол для внука Петрова, а кого на русский престол втаскиваете вы? Ангальтскую принцессу? Но и это неважно. Я сейчас исполняю лишь функцию рта и языка моего императора. Так вот. У императора есть такая крепость — Кронштадт, знаете?
Вадковский знал.
— Но вы, верно, не знаете, что там уже и он сам, десантный корпус в двадцать тысяч, и весь Балтийский флот. Но император ждет, дер тейфель, и чего же он ждет?