Крылья ужаса
Шрифт:
— Если будешь со мной, то…
— Ирка, молчи, молчи, дура… плохи твои дела, хочешь я тебе помогу, съезжу с тобой… Ведь что творилось ночью у вас!
Ирины глаза вдруг расширились от страха. Она неожиданно вспотела.
А вдали, в закутках уже тихо кувыркался Мефодий. Наступило долгое молчание. Вскоре страх у Иры исчез. Она присела на скамейку, рядом с Людой, и замерла. Вся ее поза теперь выражала бесконечное внутреннее сладострастие. И даже тело чуть колебалось в такт этому сладострастию. Но взгляд был суров, не нежен.
— Смотри, девочка! — вдруг повинуясь какому-то голосу воскликнула Люда
Мяч покатился по траве, тронутый ее ногой. Люде стало страшно. А Ира уже смотрела куда-то вдаль, в сторону.
Люда тихонько ушла.
На другой день она решила покинуть свой дворик и съездить в Москву, в центр, к «своим». Люда сначала поехала на трясущемся трамвайчике; проезжая мимо кладбища, она заметила спешившую Анастасию Петровну, всю в черном, словно та была монашка теней.
«Свои» были разбросаны по всей широкой матушке-Москве, а ведь раньше все сосредотачивалось в центре. Там и сейчас оставались многие…
Приехав, она решила завернуть в тихие арбатские переулочки; там были два великих «гнезда», две квартиры, два «центра», где собирались новейшие искатели Вечности.
На одной из них собирались она и ее друзья. Они были связаны с индуизмом, с концепцией Атмана, высшего бессмертного Я, заложенного в человеке, которое не только надприродно, но и отличается от человеческого Эго, ума и индивидуальности, ограниченных и временных. Следовательно, по существу — согласно этой доктрине — высшее Я, Атман, есть не что иное, чем Бог, Брахман (Абсолют), и высшее Я человека, таким образом, неотделимо от Божественной реальности, которая едина метафизически, но не «математически».
Пути к этому высшему Я были известны из древней Традиции. Существовал Учитель, получивший инициацию… И сама их группа была только частью глубинного движения…
Но дело заключалось не только в этом. Для многих участников этого движения — в начале всего лежал собственный опыт, опыт поиска и реализации в самом себе высшего божественного «Я» и жизни в нем. Этот их опыт как бы чуть-чуть преображал «традиционный индуизм», в теорию и практику которого вносились существенные дополнения и «поправки». Некоторые даже сами по себе приходили к этой практике, открывая свои методы, и только потом узнавали, что нечто близкое — по цели — существует и в Индии. Да и сама метафизическая духовная окраска, сам опыт своего высшего «Я» был неожиданно-особенным. Поэтому многие группы считали себя последователями «русского индуизма». Существовали также в этом движении и «ответвления», иногда уже совершенно оригинальные…
Люда чуть бледнела от нежности к своему бытию, когда думала обо всем этом…
Приближаясь к Арбату, вспомнила она и о другой квартире, где собирались те, у которых она бывала редко, и там творилось порой нечто еще более таинственное, чем «преображение в Божество». Она слышала там иногда такое ошеломляюще загадочное, жутковатое, от чего подкашивались ноги и волосы вставали дыбом, но потом все тонуло в фантастическом смехе — когда она сидела среди них, дружески принятая, за старинным огромным столом.
Иногда она слышала что-то подобное от Кости, человека с портфелем, как его называли, который был как бы соединительным звеном между разными метафизическими кружками. Костя часто изумлял Люду: откуда он черпает столько невероятного, когда вдруг перечеркивалось все и ум отрекался от постигнутого. И подтексты, подтексты, подтексты, которые как волны уносили сознание в новые состояния.
Люда, охваченная всеми этими воспоминаниями, зашла в уютное арбатское кафе, недалеко от метро. Взяла кофейку и сигарет. Огромный великий город жил своей жизнью, в ее разных пластах, в том числе и глубинных, неуловимых и странных. Люда вся пронизывалась токами, исходящими от эзотерической Москвы.
Она снова вспомнила Костю. Но на сегодня было достаточно подтекстов. Она подумала о себе, о своем спасении в собственном вечном Я, и о том, что она должна помочь другим, той же своей Гале, у которой такая верная утробность и интуиция, но столько провалов… Она, например, смутно, не вплотную улавливала всю пропасть между бытием в форме так называемой жизни и надприродным вечным бытием внутри высшего Я…
Люда встала и вышла из кафе. Через десять минут она была во дворе у небольшого деревянного уютного домика, затерянного среди громад новых зданий. Постучалась. Раздался веселый голосок хозяйки одного из дополнительных «неофициальных» салонов, где часто устраивались читки.
— Как ты вовремя, уже собрались, — хихикнула хозяйка, — даже Костя объявился, как с гор.
Люда вошла. В комнате за большим круглым столом сидели несколько человек, другие бродили по комнатам.
Костя, разливая чай, хмуро-внимательно посмотрел на Люду. Чай как-то сгармонизировал обилие вина. На этот раз «сборище» было чисто литературное, в очень редком составе. Никаких крайне метафизических разговоров, понятных лишь посвященным. Читать должен был молодой человек, чуть-чуть восторженный, свою прозу. То был начинающий подпольный писатель, но уже отмеченный вниманием знаменитых «неконформистов», в том числе метафизиков. Один рассказ назывался «Лунный знак голого человека», второй — «Пузырь в лесу». Сразу как-то стемнело, то ли закрыли окна, то ли еще что; вспыхнули свечи на столе; все затаились; некоторые расселись по углам, на полу, со стаканами вина.
Люда только-только успела усесться и глотнуть полстакана, как Виктор (так звали писателя) начал читать. Читал он одновременно искренне и артистично, иногда переходил чуть ли не на крик, но тем не менее получалось отлично.
Первый рассказ был про смерть эксгибициониста. Про скандальную смерть. Кто-то хихикал в углу в ответ на сценки в рассказе; девушка в зеленом плакала; кто-то бесшумно пил стакан за стаканом — так уж действовал рассказ.
Под конец чтения Люда поцеловала писателя.
Комната была уже в дыму, почти во мраке, только лишь в островках света. Чтение перешло в бессвязное, чуть истерическое обсуждение: одни твердили Виктору о его герое и о своих печалях одновременно, другие укоряли его за ужас, третьи наливали ему в стакан вина, чтоб он отошел. Беседа то вспыхивала общая, то распадалась по маленьким кружкам из трех-четырех человек, то перекидывалась от Гурджиева до Достоевского или до личных видений…
У Люды уже возникло полубезумное настроение. Однако Ира часто вставала пред ее глазами. В тихом бреду она начала рассказывать одной своей приятельнице об эротико-оккультной ситуации Иры, и о том, как ее спасти.