Крылья

Градова Элина

— Ирина Фёдоровна, Вы оставите меня с ним? — я уже всё решила, только он и я, без посторонних. Что буду делать, не знаю, но нам не нужен в эти дни никто.

— Конечно, конечно, я Вам доверяю, тем более, он гонит меня. Вообще, видеть никого не хочет.

— Ну, так проводите меня к нему.

— Ксения! — опять меня останавливает, берёт за руку, заставляя остаться в кресле, — я должна Вам рассказать ещё, кое-что…

Остаюсь сидеть. Сердце в пятках, не знаю, что ещё она мне поведает.

— У нас в семье есть тайна. Кроме супруга и меня не посвящён никто.

— Так может и не стоит меня посвящать? — недоумеваю. Кто я такая, тем более, после предательства, чтобы мне раскрывать семейные тайны?

— Стоит,

я хочу поделиться с Вами, должна… — вздыхает, — не знаю почему, но по-другому не могу… — и практически без перехода, — Серёжа нам не сын. Вернее, сын, но не кровный, — даже не удивляюсь, что-то в этом роде, предполагала. — Дело в том, что мы с Алёшей ждали девочку. Знали уже, что девочка будет, Светочка. Но она умерла почти сразу после рождения — пороки развития не совместимые с жизнью. Роды были трудными, короче, детей у меня больше быть не могло. Я ревела сутками, когда засыпала ненадолго, мне снилась моя покойная дочь… И вот, однажды, она в очередной раз пришла ко мне, обняла своими ручонками и сказала, что взамен ко мне придёт мальчик. Я должна его принять и любить, как любила бы её. — А, где его искать, как узнаю? — мне было непонятно. Тогда она повела меня на свет, и я увидела младенца. Он был словно ангел, светел, почти прозрачен, — это он, — сказала Светочка, — теперь узнаешь. Назови его Серёжа. Подари всю любовь, которую приготовила для меня. Если он будет счастлив, знай, что и я счастлива! — Буквально на следующий день, в нашем родильном доме оставили мальчика. Молодая женщина, которую бросил муж на последнем месяце беременности, отказалась от сына. Помните, какие времена были? Хотя, откуда Вам помнить? Разве, что родители рассказывали… Люди выживали, как могли… Я не знаю её обстоятельств, наверное, было безвыходное положение, раз бросила ребёнка… Видя, как я убиваюсь по своей доченьке, доктор мне предложила забрать младенца, а я только этого и ждала, не сомневалась, что Светочкин приход — не плод моего больного воображения! Едва увидела моего ангелочка, сразу узнала! Спасибо доченьке моей, что подарила нам Серёжу. Муж спорить не стал, хотя отнёсся с опаской. Сами понимаете, нормальные детки не часто сиротами остаются, всё боялся, что какой-нибудь больной окажется. Но, слава Богу, обошлось. С оформлением всё прошло гладко. В девяностые за границу деток пачками вывозили, и то проблем не было, так что из роддома мы Серёженьку забрали, как своего…

Приняли без сомнений. Малыш и вправду оказался ангелом. Умница, послушный, не капризуля, всегда такой жизнерадостный. Будто понимал, что пришёл в нашу семью, чтобы приносить счастье. Олежка играл с ним всё время, Алёша с рук не спускал. Мы полюбили Серёжу всем сердцем. Не потому, что Светочка велела, а сами, по-настоящему. Он наш родной мальчик. Я так хотела уберечь его от бед, даже занятия выбирала безопасные. Но он, как любой мальчишка, всегда хотел быть героем. Мечтал спасать мир. Я надеялась, вырастет, остепенится, но нет. Как бы не запрещала, ни уговаривала, ни ругала, выбрал своё. И я подумала, возможно, Господь его послал на спасение не только мне и нашей семье, но и ещё кому-то? Может, у меня нет права запрещать ему исполнить своё предназначение? Смирилась, но подспудно ждала, чего-нибудь подобного и только молилась, чтобы сохранил моему ангелу жизнь…

Вот, Ксения, это и есть тайна. Я всё сделаю, чтобы наш мальчик был счастлив… за себя… за Светочку… За нас. Когда ему так плохо, нам ещё хуже…

Она меня огорошила, сижу, как прибитая, понимаю, что у Ирины Фёдоровны были все права невзлюбить меня с первого взгляда. Материнским сердцем она, видимо, почувствовала мою предательскую натуру и, как умела, старалась защитить сына. А я наприписывала ей смертных грехов! Чего ей стоила сейчас эта исповедь перед бессовестной стервой, сломавшей жизнь её ребёнку.

— Он знает? — спрашиваю.

— Нет! Маленький был, спрашивал, почему

один такой одуванчик в семье. Сказали в прабабку мою, по идее, не наврали, фотки даже есть. Только она там седая, как лунь, старая, а где молодая, фотографий нет. Это в те времена было недоступной редкостью, так что, честно говоря, сама не знаю, какой она была. А всяким любопытным Алексей рты быстро позакрывал.

— Я не скажу, — заверяю, — и я останусь… при любом исходе… Если нужна ему… Если, простит…

— Простит… Любит, значит, простит, — говорит уверенно, потом замолкает на минуту, мнётся, но всё же спрашивает, — а, Вам, Ксения, зачем такие жертвы? Одно дело, если всё обойдётся, я очень надеюсь, что обойдётся… А, если нет? Утки всю жизнь выносить будете? Мыть? Кормить с ложечки? Зачем? — недоумевает.

— Люблю… Тупо, конечно, — надо быть полной дурой дубовой, чтобы это понять, когда всё испорчено! — Но, вот такая я гениальная! — развожу руками. Что есть, то есть.

— Спасибо! — улыбается горько, опускает взгляд на часы, — нам пора. Пойдёмте к Серёже…

Александр

Ксюха меня убила! Вот как так? Я друга, можно сказать, выгнал! Он спасать меня приехал и спас, а я его выгнал! «Уйди с дороги…», — там, в песне совсем по-другому, — напоминает внутренний неудобный критик. Вот он и ушёл! Потому что, друг! А я свадьбу ему сорвал, потому что, скотина!

Катьки дома нет, похоже, к мамаше подалась. Ладно, надо к Артурычу ехать, машину возвращать, да вымолить, какой-нибудь больничный, а то ещё и контракт расторгнут за пьянку и прогулы!..

***

Док встретил недобро. Оно и немудрено, машину забрал и сам исчез в неизвестном направлении без объяснений!

— Нагулялся, Петровский?

— Прости, Артурыч, — винюсь, — бес попутал…

— Ты хоть в курсе, чего тут у нас твориться? — интересуется. Чую, твориться недоброе.

— Ну, так просвети!

— Про Архангельского, напарника своего, в курсе?

— Конечно в курсе, свадьбы не будет, — тоже мне удивил, — только что с наречённой его бывшей приехали.

— В, больнице он, придурок! Какая свадьба! Хорошо, что жив пока!

— В, какой ещё больнице? Что с ним? — такого поворота не ожидал, — я ничего не знаю, Артурыч!

— А, должен знать! Вы же с ним напарники, в одной связке! Считай, братья! Бросил друга?! Молодец! А должен был спасти в трудную минуту, как у вас всегда это было! Плечо подставить! Сам погибай, а товарища выручай! А ты — сука неблагодарная, пока он там умирал в пещере, с невестой его кувыркался! Молодец! Герой!

— Где он сейчас? Я поеду, Артурыч! Я — скотина! Но, знаешь, ничего у нас с Ксюхой не было! Не думай, док, не я, такой молодец, она сама меня послала, вот так вот!

— В, частной клинике на Озёрной, — снисходит Артурыч, — только не пустят… Там вход по особым пропускам. Мудак ты, Саня, вместо того, чтобы разом всё решить, титьки мял, как девственница, ни туда, ни сюда… И просрал всё: и жену, и ребёнка, и любимую, и друга!

Еду домой, слёзы глаза застят, надо остановиться, а то врежусь нафиг, останавливаюсь, музычку, что ли включить, а то орать навзрыд хочется, включаю, что первое попадается:

…Если радость на всех одна,

На всех, и беда одна…

Море встает за волной волна,

А за спиной спина!

Здесь у самой кромки бортов

Друга прикроет друг.

Друг всегда уступить готов

Место в шлюпке и круг!

Друга не надо просить ни о чем,