Крылья
Шрифт:
Ничего, что могло бы быть маячком или хотя бы отдаленно походить на него. Я запустила пальцы в кармашек куртки и вытащила до дрожи знакомый клочок бумаги. Он лежал там же, куда я засунула его сразу после прочтения. Снова прошлась глазами. Ровный незнакомый почерк, разлапистые заглавные буквы, хвостатые знаки препинания…
Прошло всего несколько дней, а кажется, что вечность. Еще в воскресенье я бы с удовольствием запихнула эту записку Феликсу в горло, но вот наступил вторник, и я сижу на полу в ванной
Я повертела записку в руках и помчалась в свою комнату.
В ящике моего стола, в коробке с дорогими мне безделушками, лежал кулон, который я выбрала сама себе в лавке старьевщика, когда мне было пять лет. Тот самый, который я сунула подальше в стол после погрома в цветочном магазине как не оправдавший надежды талисман. Но теперь я, пожалуй, достану его, засуну в него эту бумажку и буду носить ее на груди, как фанатка какого-нибудь рок-певца носила бы на груди обрывок его одежды. Глупо, наивно и по-детски? О, влюбиться в того, кого я больше никогда не увижу, – вот где была настоящая наивность и глупость.
Я наспех затолкала в себя яичницу, нашла в доме старую раздолбанную Nokia с треснувшим экраном, даже не пытаясь вспомнить, кому из членов семьи она принадлежала до того, как ее отправили на пенсию, отыскала запасные ключи и поехала в больницу.
В маршрутке набрала Альку.
– Школа? Не-е, – зевнула Алька в трубку. – Сегодня всего два урока, а мамуслик уехала еще ночью на вызов и нескоро вернется. Так что учебу в сад, дома поваляюсь, кино посмотрю. Если освободишься, приезжай, у меня новая комедия… Хотя, наверно, тебе не до комедий сейчас?
– А куда мать поехала? Ч-что-то случилось? – насторожилась я.
– Да там на Ялтинской, сразу за Марьино, такой трэш! Как в кино. Машина влетела в дерево и загорелась. Но трупов внутри не оказалось! Все были снаружи! Один на дороге с пулей в животе, прикинь. И еще один неподалеку. Короче, понедельник день тяжелый, подвалило мамане работы.
После разговора с Алькой меня начало трясти, казалось, что заныли все ссадины и синяки на теле, горло стало колючим и шершавым, как проржавевшая труба. Я сжала в кулаке своего ангела на цепочке и закрыла глаза. Господи, что же там произошло после того, как Феликс увез меня…
Когда я вошла в палату, Анна спала, и я так и не решилась ее разбудить. Врач сказал что-то про «состояние стабильно» и «нельзя волноваться» и упорхнул по каким-то своим безумно важным делам. Я поправила Анне подушку, посидела рядом и тихонько вышла. В десять утра прилетал папа. Я очень хотела встретить его и надеялась, что мы успеем вернуться до того, как Анна проснется.
– Как это произошло? – пробормотал папа, целуя меня в висок.
Мы сели в такси. Я мучительно собиралась с силами, чтобы рассказать
– Пап, я не сказала по телефону и теперь не знаю, как начать… В общем, Феликс вернулся. Анна увидела его – и сердце подвело.
Его брови взлетели вверх, а глаза округлились от изумления.
– Феликс вернулся?! Когда? Где он? – засыпал меня вопросами отец.
– Он… уехал.
– Правильно сделал. И лучше бы ему не попадаться мне на глаза, когда вернется. С ума сойти…
Я взяла отца за руку. Кажется, у меня с ним еще никогда не было такого тяжелого разговора.
– Пап… Он… Он, может быть, и не вернется больше.
– Это как? – папины брови подпрыгнули еще чуточку выше.
Я сжала его ладонь и медленно, со скрипом, начала рассказывать о том, как мы случайно встретились в Киеве, что он изменился, что потерял память, что, судя по всему, он нашел свое место в жизни. А вдобавок к этому еще и Анну спас.
– Где же твой герой сейчас и почему он не вернется?
На словах «мой герой» меня бросило в жар.
– Я н-не знаю. Но, мне кажется, у него была очень важная причина.
– Более важная, чем его мать.
Мне нечего было возразить, мысли путались и скакали вразлад.
– А еще он зашил мне руку, – добавила я, надеясь хоть чуть-чуть сдвинуть его отношение к Феликсу в положительную сторону.
– Что значит «зашил»? – рявкнул отец.
– Я порезалась… Глубоко. И он…
Я оттянула рукав свитера и показала ему повязку. Отец сдвинул брови.
– Какого размера порез?
– Сантиметров пять-семь. И в глубину, кажется, немало…
– В больнице отведу тебя к хирургу.
– 3-зачем?
– Снять все это, вычистить и зашить нормально.
– Ты же даже не видел, как оно там зашито!
– Лика, ты хочешь обширную гнойную рану? Хочешь потерять руку? Как ты вообще допустила мысль, что дома, в антисанитарии, непонятно какими инструментами – неуч из автотранспортного колледжа мог бы правильно обработать и зашить рану?!
– Я уверена, что там все нормально! У него были инструменты, и она уже совсем не болит! Он где-то успел научиться всему этому и…
– Это даже не обсуждается.
– Но…
– Не хочу слушать. Ты мне слишком дорога.
Остаток дороги мы ехали в тишине.
Папа злился на Феликса, он справедливо считал его источником постоянной головной боли, и я не могла упрекать его в этом. Он слишком любил Анну и меня.
Спустя час мы вошли в ее палату, и я тотчас встретилась взглядом с ее беспокойными серыми глазами. Я собиралась с силами перед долгим и сложным объяснением, почему ее сына не будет – ни сегодня, ни завтра, ни потом.
– Андрей?! – выдохнула она, обнимая склонившегося к ней отца. – Что случилось? Почему я здесь?