Крымская повесть
Шрифт:
— Мне больше по душе такой слог! И вообще, почему вы на меня кричите?
Портье растерялся, дернул рукой, будто собрался заговорить, по затем сник и семенящей походкой ушел назад, ко входу в гостиницу. А Владимир направился к Графской пристани, выстроенной сто двадцать лет назад и названной так в честь уже всеми забытого графа Войновича, командовавшего Черноморским флотом еще при жизни Лермонтова и Гоголя.
Владимир видел эту пристань только на открытках. И сейчас впервые ступал по ее граниту. Портик в греческом стиле, на каменные ступени набегают сизые, в барашках, волны. Отсюда отлично был виден Большой рейд и стоящие на нем корабли.
А когда-то эти же волны баюкали маленькие суденышки греческих мореходов, плывших в славный Херсонес,
В ту пору многим, наверное, казалось, что Черное море навсегда стало для турок чем-то вроде озера для приятных прогулок в хорошую погоду. Но Русь напоминала о себе набегами казацких чаек, державших в страхе даже, блистательный Константинополь.
А затем на северных берегах моря появились Суворов, Кутузов и князь Григорий Потемкин — грубоватый и хитрый, умевший льстить, как истый царедворец, но, если надо, действовать решительно, как подобает каждому, кто носит на плечах эполеты.
Светлейший князь был опытным политиком. Когда надо было — слал на неприятелей полки. В других случаях действовал иначе. Убедил последнего из Гиреев, что всех христиан надо выселить из Крыма. Тогда, дескать, держава Гиреева станет монолитной и крепкой, как оплавленный в горниле вулкана гранит. Хану совет русского князя показался дельным. Он так и поступил: выселил христиан, забыв, что на них держатся все промыслы, ремесла, земледелие. А когда спохватился, было у; поздно, ханство, веками кормившее себя грабежами и кровавыми набегами на соседей, рухнуло на глазах. А Потемкин принялся отстраивать на юге города и верфи, укреплять тылы для броска на Константинополь, куда намеревался перенести в конце концов столицу грандиозной империи, которая, по замыслу светлейшего князя, должна была превзойти по размеру даже государство Александра Македонского. Но, как часто случается теми, кто взваливает на себя задачи непосильные, светлейший князь расстроил свое здоровье и отбыл в мир иной, не успев совершить и десятой доли того, что задумал. Неутешная императрица воздвигла в Херсоне храм над могилой своего фаворита.
И вот теперь — ирония судьбы — броненосец, носящий имя одного из столпов монархии, восстал и бросил вызов самой империи, во имя которой трудился всю жизнь светлейший князь Таврический. И сейчас произнести слово «Потемкин» — все равно что призвать к мятежу.
Волны с тихим шипением набегали на шлифованные ступени парадной пристани. Человеческими руками выстроена она. И никого из тех, кто сооружал пристань, давно уже нет в живых. И по ступеням шагают люди иных времен, для которых дни строительства пристани стали давней историей.
В своей комнатке в Ялте Владимир много думал об этом море. Как объяснить, как показать, что оно некогда вглядывалось еще в лица аргонавтов Ясона, Одиссея и его спутников и теперь тоже с отрешенным спокойствием свободной стихии наблюдает за тем, что происходит на его берегах?
Со стороны Екатерининской улицы грянула музыка. Была она странной — неполный духовой оркестр и гармоника. А играли неточно и в замедленном темпе «Марсельезу». Владимир обогнул здание штаба флота и бегом направился к Екатерининской. Вскоре он увидел толпу — человек сто — сто пятьдесят. Самодельный красный флаг, видимо, наспех, кое-как собранный оркестр. Может быть, среди этих людей он отыщет Людмилу?
— А ты не с нами, парень? — крикнул человек лет тридцати, в синем чесучовом костюме, под который был поддет бумажный вязаный жилет. — Мы идем к казармам!
В распоряжении Владимира было еще сорок минут — он ведь обещал Александру не отлучаться из гостиницы более чем на час. И он пошел вместе со всеми — а были это портовые рабочие, к которым по пути присоединились матросы и гимназисты, — к казармам.
Обогнули Южную бухту, заполненную кораблями эскадры, прошли мимо Исторического бульвара, пересекли разобранную линию железной дороги и вскоре оказались у казарм Брестского полка. Среди манифестантов вооруженных не было. И потому неожиданным показался возглас одного из солдат, примкнувших к демонстрантам:
— Товарищи! Граждане! Прорываемся, пока оттудова не начали стрелять. Берем штурмом! Вперед!
Владимир бежал вместе со всеми. Страха не было, хотя понимал, что из-за забора, окружавшего казармы, вот-вот мог ударить залп. Но казармы вымерли. При входе не было и часовых. Оказалось, что весь полк выстроен на плацу. Метались офицеры, что-то кричали. Но многие солдаты с винтовками в руках бежали навстречу безоружным манифестантам, которые все же штурмом взяли казармы. Смеялись, обнимая друг друга. Кто-то сказал, что хорошо бы разоружить офицеров. Сделали это как-то очень быстро и ловко. Затем каждого перед лицом полка заставили дать слово, что никто не выступит против народа, и отпустили по домам. Арестовали и отвели на гауптвахту лишь командира полка Неплюева и командира дивизии Сидельникова.
— Да что вы, братцы? — спрашивал бледный генерал Сидельников. — Нельзя ведь так! — Он явно растерялся и заискивал перед солдатами.
— Извиняйте, ваше благородие! — перебил его белобровый круглолицый крепыш. — Извиняйте, выполняем всеобщую волю. А пока извольте вести себя спокойно. Может, оно и лучше посидеть вам пока здесь. Для вашего спокойствия и целости…
У гауптвахты остались дежурить трое добровольцев. Владимир с круглолицым солдатом помчались догонять манифестантов, к которым теперь присоединились брестцы. Все шли в город, к Новосильцевой площади, где, как говорили, должен состояться большой митинг.
Владимир вынул из кармана несколько листовок. Солдат взял одну, шевеля губами, прочитал.
— Это, братец, хорошо. Про свободу и про республику. Только одной свободы мало. Нам землю подавай. Отслужу, вернусь домой на Тамбовщину — землицы нет. Сам-то ты откуда?
— Из Ялты. Я ретушер.
— Что оно такое?
— Фотографии ретуширую, подправляю.
— Это чтоб люди на фотографиях покрасивше были?
— Примерно так.
— Дело, — сказал солдат. — Каждому хочется видеть себя покрасивше. Ежели в зеркале сам себе не нравишься, то пусть хоть на фотографии все будет, как в сказке. Будто ты не какой-то там человечишка ценой в пятак, а настоящий царевич. А ведь на самом деле все люди равны. И ко всем одинаковое уважение надо иметь. Ты-то слова нашего Шмидта слышал?
— Нет, читал об этой речи. А вы были на том митинге, где выступал Шмидт?
— А как же! — сказал солдат. — Вместе со всеми поклялся отдать жизнь, коли потребуется. Но чтоб в людей больше не стреляли и чтоб уважение к ним имели!
На Новосильцевой площади были выстроены три батальона Белостокского полка. При оружии и с офицерами во главе. Белостокцы по команде грянули «Боже, царя храни!». Манифестанты ответили криками «Долой!» и песней «Вихри враждебные».
Никто из офицеров не решился скомандовать «в ружье». Да кто его знает, выполнили ли бы белостокцы команду? Они с интересом прислушивались к тому, что говорили манифестанты. Требовали отставки командующего флотом адмирала Чухнииа, отречения императора Николая и создания демократической республики, освобождения арестованных рабочих, матросов и амнистии для потемкинцев.