Крымские истории
Шрифт:
И молоденькая Вертинская в этой роли была просто ослепительна, чиста и прекрасна.
Но сегодня кораблик уже давно не на плаву. И, наверное, правильно поступили ушлые дельцы, что хоть для такого дела приспособили – под ресторан, а не уничтожили и не сожгли где-нибудь у причала.
И я, взойдя на крутую корму этого кораблика, сел у иллюминатора и попросил очаровательную молоденькую девушку-официантку, принести мне барабольку, с картошкой и бокал портвейна красного Ливадийского. По преданию, как я уже в
Дожидаясь заказ я оглядывал зал. Людей было очень мало. И каждый норовил сесть за столик в одиночестве.
К слову, это очень серьёзный вопрос, что с нами сталось, что мы перестали желать даже общества друг друга. Никто нам не интересен, не хотим мы беседы на серьёзные проблемы, а уж о вечном и высоком – вообще говорить перестали.
У меня есть два наблюдения на этот счёт – попробуйте, умышленно, пройти за кем-нибудь минуту-две. Вас примут сразу за человека с дурными намерениями и постараются от Вас отделаться каким-то образом или даже сдать милиционеру.
И второе – мы совершенно перестали писать письма. И на мой взгляд, оскудение души у человека началось именно с этого.
Предаваясь этим мыслям, я встретился глазами с женщиной почти своего возраста.
Я знал уже с первой секунды, что это она – Оленька Бычкова, которая очень давно, почти сорок лет назад, и была той Ассолью, от которой у меня кружилась голова.
И которой я написал немало восторженных стихов и признаний.
Узнала меня и она. Я, как учтивый человек, поднялся из-за своего столика, поклонился ей, а затем и решительно подошёл к ней.
– Вы позволите?
Она с доброй улыбкой тут же парировала:
– А что, мы на «Вы» с тобой стали?
Секунду выждав и не дождавшись моей оценки своим словам, она продолжила, чуть грассируя голосом и играясь со мной:
– Милый мой, ты же всегда, до самого последнего удара моего сердца, будешь только ты, ты, ты.
Сказано это было таким тоном, каким матери говорят с детьми, а ещё – любуясь собой, своим великодушием и памятью.
– Или – уже нельзя? – и она скользнула торопливым взглядом по моей Звезде Героя на левой стороне строгого чёрного пиджака, почти у плеча.
– Оля, ну разве это важно? Конечно же – и ты всегда будешь для меня святой и доброй памятью о юности, о той светлой любви молодого офицера, лейтенанта, к необычайно красивой девочке, даже – ещё не девушке.
Она досадливо поморщила нос и сказала:
– Ты сразу выстраиваешь меня, чтобы я, не дай Бог, не заговорила о настоящем. Ты оставляешь возможность обсуждать только прошлое, да?
– Так всё же – я могу присесть возле тебя? – перебил я её своим вопросом.
Она чопорно, но с искрами смеха в милом, но уже забытом голосе ответила:
– Почту за честь! Господи, как же я счастлива, что встретила тебя. Теперь и умирать не страшно…
Я стал внимательно её разглядывать.
Она была ослепительно красивой. Мне кажется, что даже ещё красивее, нежели я знал её молоденькой десятиклассницей, которая и играла роль Ассоль в школьном театре.
И я её первый раз и увидел на сцене. именно в школе. В районном городке Ляховичи, что на Брестчине, в Белоруссии.
Хорошо помню, что я должен был там выступать с приветствием ко дню Советской Армии.
Лишь миг, секунды, я видел её в этой роли, но их хватило, чтобы уже не забыть это необыкновенное чудо никогда…
Тогда я ещё не знал, что жизнь всегда сильнее наших желаний и даже чувств. Или обстоятельств, в которых оказывается человек.
С этой секунды и зародилась эта красивая и чистая любовь, святая. За ней не стояло ни корысти, ни, сохрани Бог, какой-либо вольности, поспешного желания быстрее пробежать все фазы отношений между молодыми людьми.
Мы ведь даже за руки взялись только через месяцы нашего знакомства, а первый, невинный и святой для меня поцелуй, вообще случился через годы.
Я боюсь с позиций сегодняшнего дня и тех отношений, которые существуют между молодыми людьми, даже сказать, что же это было?
Любовь, обожествление, поклонение, преклонение, восхищение, любование?
Наверное, всё вместе. Нас, обоих, эта любовь возвышала и окрыляла, делала лучше и чище, благороднее и искреннее.
И я даже сегодня не могу объяснить, почему она так завершилась.
Нет, не умерла, не ушла из жизни, а истаяла, как мираж, оставив в сердце глубокий и чистый след.
И горечь, и жалость, которые, со временем, превратились в чувство щемящей грусти, но всегда, во все времена – желания добра, да искренние желания добра той, которая вызвала такие сильные чувства в моей душе в юные лета.
Я безмерно благодарен жизни, что мне было дано пережить такое светлое чувство. Оно, мне кажется, сделало меня чище и светлее в жизни и подготовило к тому великому чувству любви, которым жизнь меня вознаградила гораздо позже.
– Милый мой, и я ведь сейчас думаю об этом, – донёсся до меня голос Ольги.
– А ты разве знаешь, о чём я думаю сейчас?
– Знаю и чувствую. Ты думаешь, почему так завершилась наша любовь? Ведь она не умерла ни в твоей, ни в моей душе, мы ведь и до сей поры друг другу не безразличны, я просто боюсь сказать, видишь, лукавлю, что я и сейчас… люблю тебя.
И любила все эти годы.
– Мне думается, – это она уже смеясь своими лучистыми глазами, – мы были… слишком – невинными и идеальными.
А мир, вокруг нас, таким не был. Он, к сожалению, был гораздо более жестоким и именно этот мир и развеял наше чувство.