Крымский излом 1994. Записки свидетеля.
Шрифт:
Потом в массивном здании Киевского университета долго в лабиринте коридоров искал родственную моей кафедру. Но заведующую не застал и говорил с ней по телефону. Оставил на кафедре свои книги и договорился о «связи». Получил приглашение на конференцию в мае. После этого четыре часа, убивая время, бесцельно бродил по мокрому и холодному Крещатику. Замерз и промок. Вечером сел в поезд, и попал в купе с «деловыми людьми» из Севастополя, которые были в сильном подпитии. От всего этого настроение у меня было мерзкое.
Доехал благополучно. Дома все нормально. Правда, Клайд заболел. У Жени было хорошее
Я позвонил Бабаяну и сразу же попал на съезд партии. Меня встретили без энтузиазма. Партия, наконец, была зарегистрирована, предвыборная программа составлена, списки – тоже. Я вычеркнул себя из партийного списка и вписал в «одномандатный». Бабаян через Дениса подключил моих студентов для сбора подписей (1 тысяча крб. за подпись). Нужно было 19 тысяч подписей, итого - 19 млн. крб.(!). Я заметил, что кое-кого на съезде не было. После съезда Борис, несмотря на обещание, домой ко мне не приехал. Значит, я ему уже был не нужен. Посмотрим, что из этого всего получится…
В субботу Клайду стало хуже, но мы ничем помочь ему не могли, так как ближайшая ветлечебница была закрыта на «выходной». Похоже, что у него было отравление. Ночь прошла без сна.
На следующий день Клайд умер. Умирал он долго и тяжело. Перед этим мы с Женей несколько часов метались по морозным и пронизывавшимся холодным ветром городским улицам в поисках ветеринарного врача со щенком на руках. Но безрезультатно. Женя беспрерывно плакала и в отчаянии кричала: «папа, сделай что-нибудь!» Но что я мог? Вернувшись домой, я сделал щенку укол интропина (который держал для себя), и он «уснул». Это было ужасно! С Женей была истерика. Вечером мы «похоронили» Клайда напротив дома. Затем «помянули» и поговорили с Женей о том, что «жизнь у добрых людей тяжелая»
Смерть Клайда обоих нас пришибла. Вроде бы беспородный щенок меня постоянно раздражал. Да, и Женя не так уже много уделяла ему внимания. Но оказалось, что мы потеряли третьего члена нашей маленькой семьи. Я не мог отделаться от мысли о том, что, вероятно, его можно было спасти, если бы мы спохватились вовремя. Страшно было смотреть на Женю, она постоянно плакала (в детстве она тоже потеряла собаку таким образом). В школу она не пошла - занятия из-за морозов отменили.
Смерть Клайда как бы предупреждала меня о моей судьбе. Я представил себе, что будет с дочерью, когда со мной случится «неизбежное». На сердце было тяжело …
В государственных заведениях занятия отменили из-за сильных холодов.
Я зашел к Бабаяну. Сбор подписей шел значительно хуже, чем ему этого хотелось. Конечно, он был в панике, но надежду не терял. Для меня сбор подписей был не нужен, денежный залог он за меня обещал внести (но наши списки в избирательные комиссии еще не передал).
Вечером я провел первое занятия в «Таврическом университете» («коммерческие» институты занятий не отменили). Впечатление пока неплохое. Так вот приходилось крутиться, так как «халтура» - единственные реальные деньги.
Я, кажется, простыл, сел голос. Морозы продолжались, а в доме не было горячей воды, и ночью отключали отопление.
На следующий день заехал
Вечером «лечился» и смотрел по ТВ «Однажды в Америке» (с Робертом де Ниро). Отличный фильм!
Дома, по-прежнему, холодно.
В четверг я встретился с журналисткой «Крымской правды» Людмилой Обуховской, отдал ей материал для задуманного ею «интервью». Провел очередное занятие на «Пушкинской» и получил там зарплату. Карпова платила регулярно и неплохо.
Утром услышал по радио выступление Бабаяна о готовившемся к изданию «Энциклопедическом словаре». Позвонил и позже зашел к нему. Он находился в легкой панике («все меня бросили»). Некоторые его «мальчики» со мной уже не здоровались, вероятно, считая меня уже скинутой картой. Ну, и черт с ними! Сбор подписей шел хило. Поздно! От своего студента Дениса, который занимался этим, я накануне узнал, что проректор Шарапов вызвал его и запретил «заниматься политической деятельностью» (!). При случайной встрече на улице Шарапов раскланялся со мной «на дистанции». Плохой знак! К чему бы это?
В субботу вновь заехал к Бабаяну. Он был в истерике, хотя все еще не терял надежды. По моему, он выбрасывал деньги («спонсорские») на ветер. Распсиховался, на всех разобиделся. Его «мальчики» ходили как «в воду опущенные», кое-кто исчез. Сергеев, «настоящий полковник» в отставке, матерился по-армейски. Денис соблюдал невозмутимое спокойствие и делал свое дело. Я забрал свои документы и отнес их сам в окружную избирательную комиссию. Потом мы посидели с Сергеевым у меня дома, выпили по стопке «Петровской» и поговорили о «делах партийных». Ночью я не мог уснуть. Неужели, что-то из этой авантюры выйдет?
Воскресенье прошло незаметно. За окном была прекрасная погода (8 градусов), а у меня неспокойное настроение. Моя температура не поднималась выше 36, кисти рук к вечеру немели, знобило, появился странный кашель. Утром позвонил матери, которая очень довольна, что ей дали льготы как «участнику войны». Но какими льготами она сейчас могла воспользоваться?
Позвонил в Киев Берестовскому, который сообщил, что, может быть, моя статья, если он ее «ужмет», пойдет в номер. И заказал новую. Между тем я подготовил еще две статьи для газет. А также набросал свою автобиографию для предвыборной кампании.
Моя проблема была в деньгах и людях: «доверенных лицах» и «команде поддержки». Если бы я решил эти проблемы, у меня появлялся шанс.
Ночью опять выяснял отношения с соседкой по поводу очередного ночного «музыкального шума». Одинокой женщине скучно, вот она и ищет развлечений.
На следующий день, после занятий, опять был у Бабаяна. По одномандатным округам от нашей партии зарегистрировались десять человек. Все поносили Бабаяна, он же – всех, твердя лишь об «изыскании финансовых источников», и больше ничего не хотел слушать. Перед этим я зашел на работу к Глубочанскому, (радиожурналист - член нашей партии), который дал согласие быть моим «уполномоченным» и был настроен оптимистически.